Его приговаривают вести бесконечную игру с бездонной коробкой для игры в кости, но тут появляется Калигула и просит, чтобы ему отдали Клавдия в качестве раба, напоминая, что частенько пинал его, когда он (Калигула) пребывал на земле. В результате Клавдия передают Калигуле, и тот назначает его секретарем к одному из своих вольноотпущенников.
На этом сохранившийся текст заканчивается, но некоторые абзацы, похоже, отсутствуют, поскольку Дион Кассий, несомненно ссылаясь на тот же самый фарс, говорит, что Клавдия превращают в тыкву, так что вместо обожествления он закончил, так сказать, «тыквизацией».
Трудно сказать, какой могла быть реакция Агриппины на эту нечестиво забавную сатиру. С одной стороны, она была направлена против нее, поскольку Агриппина, будучи женой Клавдия, как известно, контролировала все дела и была ответственна за многие из так называемых его преступлений. С другой – этот фарс мог служить ее оправданием в глазах тех, кто считал, что она отравила Клавдия и определенно представляла ее врага, Нарцисса, малоприятной личностью. Однако тот факт, что эта сатира наносила вред императорскому достоинству, наверняка оскорблял ее чувство допустимого. Таким образом, можно предположить, что она упрекнула своего сына за эту шутку, которую вполне могла назвать проявлением дурного вкуса. Что же касается Сенеки, то его она, вероятно, так никогда и не простила.
Тем временем в другом отношении поведение Нерона вызывало у Агриппины не меньшее беспокойство, поскольку оно не соответствовало ее представлению о достоинстве не только императора, но и любого другого человека. Не следует забывать, что, хотя он был воспитан на мрачных историях о благородных деяниях своего предка Августа, в его жилах текла еще и кровь безрассудного Антония, чья жизнь с Клеопатрой в Александрии была образцом светского веселья. Антоний был врагом Августа, и Нерон, на которого наводило скуку само имя последнего, охотно подражал выходкам Антониева «Общества неподражаемых прожигателей жизни» – модного клуба, поведение членов которого сильно напоминало очаровательных созданий наших дней, известных широкой публике как «золотая молодежь».
Теперь, когда Нерон узнал, что по ночам «неподражаемые» имели обыкновение переодеваться и носиться по городу в поисках приключений, он и его новые друзья, которым нравилось считать себя людьми с беззаботным греческим духом и для которых самым любимым развлечением было шокировать достойных римских зануд, решили последовать примеру незабвенного Антония, иными словами, удариться в загул. Нацепив парики и фальшивые бороды и нарядившись простыми горожанами или крестьянами, они блуждали в темноте по улицам, вытворяя всевозможные глупости. Иногда они стучали в двери добропорядочных горожан, а потом либо убегали, либо подшучивали над теми, кто выходил на стук. Иногда заходили в дешевую таверну и убегали, схватив бутылку вина или вывеску у входной двери. Еще они любили пробраться в чей-нибудь частный сад и включить фонтаны, или унести их сопла, или ворваться в дом и стащить какой-нибудь трофей. Иногда останавливали какого-нибудь пьяницу и заворачивали его в простыню, или приставали к людям на улице, или преграждали им путь и доводили дело до настоящей драки.
Однако один неприятный случай положил конец этим развлечениям. Есть смысл упомянуть его сейчас, хотя произошел он только в 56 году. Они окружили молодую женщину, которую встретили случайно, и стали приставать к ней с выражением преувеличенного уважения. Но когда появился ее муж, началась такая яростная драка, что Нерон пришел домой с парой синяков под глазами. Друзья сказали ему, что он должен найти этого человека и наказать его за чрезмерное применение силы. На это Нерон возразил, что его, напротив, нужно похвалить, поскольку он защитил свою жену от оскорблений. И потом, ему же не объяснили, что тот, кого он бьет, император.
Происшествие наверняка было бы забыто, если бы сам этот человек, который оказался сенатором Юлием Монтаном, не совершил ужасной ошибки, написав Нерону, что просит простить его. «О, так, значит, на самом деле он знал, что бьет императора!» – воскликнул Нерон и дал понять, что считает необходимым отнестись к делу более серьезно. Юлий Монтан последовал традиционному римскому кодексу и искупил свою ошибку, совершив самоубийство, а Нерон, которого это очень расстроило, прекратил свои ночные вылазки.
Однако до этого происшествия шалости продолжались, и никакое брюзжание Агриппины не могло их остановить. Нерон поднял настоящий бунт против суровых принципов, которые она отстаивала, и ни любовь, ни благоговейный страх перед ней больше его не останавливали.
Глава 8
Судьбоносные январь и февраль 55 года. Роман Нерона с Актой. Смещение Палласа. Возобновление раздоров Нерона с матерью. Смерть Британника
15 декабря 54 года Нерон отпраздновал свое семнадцатилетие, и в течение следующей недели вся страна была отдана на откуп сатурналии. В этом году праздничные дни во дворце были особенно запоминающимися благодаря восстанию молодого императора против власти его матери, описанному в предыдущей главе, и, как следствие, всплеску его так долго сдерживаемой энергии, проявившемуся в безудержной вспышке веселья и непристойностей, самым ярким и скандальным образчиком которых стало чтение сатиры Сенеки на смерть Клавдия.
Но это взбрыкивание, естественно, привело к тому, что Нерон стал пренебрегать своими государственными обязанностями. И хотя контроль Агриппины за его личной жизнью заметно пошатнулся после того, как ему открылся ее истинный характер, ее влияние в делах государственных скорее усилилось, чем ослабело. В течение долгих лет царствования Клавдия Агриппина пользовалась такой неограниченной властью, что Нерону трудно было отлучить ее от выполнения функций, ставших для ее привычными. К тому же, судя по всему, ему еще не приходила в голову мысль, что его долг вникать в детали управления и крепко держать в руках штурвал государственного корабля, а не просто раздавать пару-тройку общих указаний и время от времени отдавать кое-какие приказы. Сейчас его больше занимало то, как сбросить со своего плеча парализующую руку матери, и он был слишком взволнован внезапной свободой, обретенной благодаря его успехам в этом деле, чтобы по-настоящему заботиться о делах империи.
Кроме того, сам факт его стремления оторваться от нее заставил Агриппину гораздо сильнее забеспокоиться о своем положении. Нам видится, ее высокомерие, которое всем казалось проявлением ликования по поводу власти, полученной ею в качестве регента, на самом деле свидетельствовало, что она чувствовала, как власть от нее ускользает. Не обращая внимания на традиционное римское неприятие женщин как правителей, она настояла, чтобы сенат собирался в дворцовой библиотеке и она могла слушать дебаты, хотя бы из-за портьеры. Она потребовала права присутствовать на больших военных и других зрелищах, частным образом принимала иностранных послов и писала письма их суверенам. Она даже настояла, чтобы ее профиль поместили на
