Честное слово, Квентин Браун не любит ездить, особенно на большие расстояния, особенно из Огасты в округ Йорк. К тому моменту, как Квентин доезжает до Брансвика, он почти уверен, что еще минута — и его метр девяноста два навсегда останутся скрюченными в этом смешном крошечном «Форд-Проуб». Но будучи помощником генерального прокурора по делам об убийствах, он должен ехать туда, куда посылают. И если кто-то застрелил священника в Биддефорде, то приходится ехать в Биддефорд.
Тем не менее к тому времени, как Квентин Браун подъезжает к зданию окружного суда, он в отличном настроении, а это что-то да значит. По общепринятым стандартам он неотразимый мужчина: прибавьте ко всему его бритую голову, невероятно высокий рост, более чем необычный цвет кожи в этом белоснежном штате — и большинство решит, что он либо преступник, либо баскетболист НБА на отдыхе. Но адвокат? Чернокожий адвокат? «Неслыханно!» — говорят местные.
На самом деле юридический факультет университета штата Мэн активно набирает цветных студентов, чтобы таким образом как-то решить расовую проблему. Как и Квентин, многие поступили на юридический, но, в отличие от Квентина, все его бросили. Он двадцать лет входит в провинциальные суды, до чертиков удивляя адвокатов защиты, которые ожидают прихода кого-то — или чего-то — совершенно другого. По правде говоря, Квентину это очень нравится.
Как обычно, когда он идет по окружному суду Биддефорда, все расступаются. Он входит в зал, двери которого перетянуты полицейской лентой, и шагает по проходу, мимо заграждения. Прекрасно понимая, что все замерли и разговоры стихли, Квентин наклоняется и осматривает труп.
— Для сумасшедшей, — бормочет он, — она отлично стреляет. — Потом поворачивается к полицейскому, который смотрит на него так, будто он прилетел с Марса. — В чем дело? — невозмутимо спрашивает он. — Никогда не видели человека ростом под два метра?
К ним с важным видом подходит детектив.
— Чем могу помочь?
— Квентин Браун. Из конторы окружного прокурора.
Он протягивает руку.
— Ивэн Чао, — представляется детектив, изо всех сил стараясь не таращиться на него. Господи, как же Квентин любит такие моменты!
— Сколько свидетелей выстрела мы имеем?
Чао что-то подсчитывает в блокноте:
— Мы опросили уже тридцать шесть, но в задней комнате еще около пятидесяти свидетелей, которых не успели опросить. Все говорят одно и то же. И вся стрельба записана на пленку: канал ТВ-6 снимал предъявление обвинения для пятичасовых новостей.
— Где пистолет?
— Бобби забрал его и спрятал.
Квентин кивает.
— А преступница?
— В камере предварительного заключения.
— Отлично. Давайте составим заявление об убийстве. — Он оглядывается, оценивая состояние расследования. — Где ее муж?
— Надеюсь, с остальными. Ждет, когда у него возьмут показания.
— Мы располагаем доказательствами того, что он как-то причастен к преступлению? Он как-то ей помогал?
Чао переглядывается с несколькими полицейскими, которые перешептываются и пожимают плечами.
— Видимо, его еще не опрашивали.
— Тогда приведите его сюда, — велит Квентин. — Спросим его.
Чао поворачивается к одному из приставов:
— Роанок, найди, пожалуйста, Калеба.
Тот смотрит на Квентина и наконец решается:
— Его… его здесь нет.
— Вы в этом уверены? — медленно произносит Квентин.
— Да. Он… он спросил меня, можно ли сходить забрать ребенка, но обещал вернуться.
— Он что? — Вопрос чуть громче шепота, но из уст громадного Квентина он звучит как угроза. — Вы выпустили его из зала, после того как его жена застрелила человека, которого обвиняют в совращении их сына? Это вам что, сериал «Полицейская академия»?
— Нет, сэр, — серьезно отвечает пристав. — Это окружной суд Биддефорда.
У Квентина заиграли желваки.
— Пошлите за ним, чтобы допросить, — велит он Чао. — Я не знаю, что ему известно, не знаю, замешан ли он во всем этом, но, если придется его арестовать, арестовывайте.
Чао выходит из себя:
— Не перекладывайте на плечи полиции ошибку пристава! Никто меня не предупредил, что он находится в зале суда.
«А где ему еще быть, когда предъявляют обвинение насильнику его сына?»
Но Квентин только глубоко вздыхает:
— Что ж, нам надо что-то решать со стрелявшей. Судья еще здесь? Может быть, можно попросить его предъявить ей обвинение?
— Судья… нездоров.
— Нездоров, — повторяет Квентин.
— После стрельбы принял три таблетки валиума и пока не проснулся.
Можно было бы пригласить другого судью, но время уже послеобеденное. Однако меньше всего Квентину хочется отпускать эту женщину из-за какого-то глупого чиновника, принимающего судебные поручительства.
— Арестуйте ее. Пусть переночует за решеткой, а утром предъявим обвинение.
— Переночует? — спрашивает Чао.
— Да. Насколько я помню, в Альфреде все еще находится окружная тюрьма Йорка.
На секунду детектив опускает глаза.
— Да, но… знаете ли… она окружной прокурор.
Разумеется, ему об этом известно, он узнал об этом сразу же, как в его контору позвонили с просьбой провести расследование.
— Я знаю одно, — отвечает Квентин, — что она убийца.
Ивэн Чао отлично знаком с Ниной Фрост, все детективы в Биддефорде работали с ней над тем или иным делом. Как и остальные представители правоохранительных структур, он даже не винит ее в том, что она сделала. Черт, половина из них жалеет, что, окажись они на ее месте, у них не хватило бы смелости на такой отчаянный поступок.
Он не хочет так с ней поступать, но, с другой стороны, лучше он, чем этот козел Браун. По крайней мере он может сделать так, чтобы следующий шаг стал для нее как можно менее болезненным.
Он отпускает дежурившего у камеры полицейского и занимает место у двери. При более удачных обстоятельствах он отвел бы ее в зал заседаний, предложил чашку кофе, устроил бы получше, чтобы ей было удобнее разговаривать. Но в суде нет подходящего, надежного зала заседаний, поэтому этот допрос будет проводиться по разные стороны решетки.
Волосы беспорядочно падают Нине на лицо, а глаза настолько зеленые, что сияют. На руке у нее глубокие царапины; однако похоже, что она оцарапала себя сама. Ивэн качает головой.
— Нина, мне на самом деле очень жаль… но я должен предъявить тебе обвинение в убийстве Глена Шишинского.
— Я убила его? — шепчет она.
— Да.
Лицо ее преображается, губы растягиваются в улыбке.
— Я могу на него посмотреть? — вежливо спрашивает она. — Обещаю, я ничего не буду трогать, но, пожалуйста, я должна его увидеть!
— Тело уже увезли, Нина. Увидеть его нельзя.
— Но я убила его?
Ивэн тяжело вздыхает. В последний раз, когда они встречались с Ниной Фрост, она спорила с ним в суде по делу, которое он вел, — делу об изнасиловании на свидании. Она встала перед подсудимым и выжала его за свидетельской трибуной как тряпку. Тогда он выглядел так же, как она сейчас.
— Ты будешь давать показания, Нина?
— Нет. Не могу. Не могу. Я сделала то, что должна. Больше я ничего не могу.
Он достает форму с перечнем прав.
— Я должен зачитать тебе твои права.
— Я сделала то, что должна была сделать.
Ивэну приходится повысить голос, чтобы перекричать ее:
— У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. У вас есть право…
— Больше я сделать ничего не могу. Я сделала то, что должна была сделать, — бормочет Нина.
Наконец Ивэн заканчивает зачитывать права и протягивает ручку через решетку, чтобы она подписала документы, но Нина ручку роняет. Она шепчет:
— Больше я ничего не могу сделать.
— Нина, перестань, — негромко просит Ивэн. Он отпирает камеру, ведет ее по коридорам конторы шерифа, а потом на улицу к полицейской машине, открывает дверцу и помогает ей сесть. — Мы не можем предъявить обвинение до завтрашнего утра, поэтому на ночь придется отвезти тебя в тюрьму. У тебя будет отдельная камера, я проконтролирую, чтобы о тебе там позаботились. Договорились?
Но Нина Фрост уже свернулась калачиком на заднем сиденье полицейской машины и, похоже, совершенно его не слышит.
Тюремный надзиратель у КПП в тюрьме посасывает ментоловый «Холлс», когда просит меня сузить мою жизнь до тех единственных подробностей, которые необходимо знать в тюрьме: имя, дата рождения, рост, вес, цвет глаз, есть ли у меня аллергия, принимаю ли я лекарства, состою ли на учете у врача… Я негромко отвечаю, словно загипнотизированная вопросами. Обычно я вступаю в эту игру во втором акте; для меня в новинку видеть ее начало.
Я чувствую запах лекарственной мяты, когда сержант опять постукивает карандашом.
