— Нина, — торжественно клянется Томас, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы представить это дело в суде так, как представили бы его вы.
— Нет, — негромко отвечает она. — Сделайте это лучше меня.
— Мне не удалось добиться признания, — говорит Патрик, проходя мимо Нины в кухню. Он хочет, чтобы о его провале стало известно незамедлительно и можно было разобрать его неудачу по косточкам. И Нина не могла бы упрекнуть его больше — он и без того готов рвать на себе волосы.
— Ты… — Нина неотрывно смотрит на него, потом опускается на табурет. — Нет, Патрик, нет!
Горе давит ему на плечи, тоже заставляя присесть.
— Я пытался, Нина. Но он стоял на своем. Даже когда я сказал ему о сперме и признательных показаниях Натаниэля.
— Да ладно! — решительно прерывает их веселый голос Калеба. — Ты уже доел свое мороженое, приятель?
Предостережение клинком вонзается между его женой и Патриком. Он многозначительно кивает в сторону Натаниэля. Патрик не заметил присутствия мальчика, который решил перекусить перед тем, как ложиться спать. Он смотрел только на Нину и совершенно забыл, что они могут быть в кухне не одни.
— Кузнечик, — протягивает он, — так поздно, а ты не спишь.
— Еще рано спать.
Патрик уже забыл, какой у Натаниэля голос. Все еще резкий, больше подходящий драчливому ковбою, чем маленькому мальчику, но все равно это настоящая симфония. Натаниэль соскакивает со стула и бежит к Патрику, протягивает ему худенькую руку.
— Хочешь пощупать мои мышцы?
Калеб смеется:
— Натаниэль насмотрелся по кабельному соревнование «Железный человек».
Патрик сжимает крошечный бицепс.
— Ого! Ты меня уложишь одной рукой! — серьезно заявляет он и поворачивается к Нине. — Он сильный! Ты видела, какой он сильный?!
Он пытается убедить ее в наличии иной силы. Нина скрещивает руки на груди.
— Будь он даже Геркулесом, Патрик, для меня он навсегда останется маленьким мальчиком.
— Мам, — хнычет Натаниэль.
Поверх его головы Нина одними губами спрашивает:
— Ты его арестовал?
Калеб опускает руки на плечи сына, разворачивая его к тарелке с тающим мороженым.
— Похоже, вам двоим нужно поговорить… и здесь явно не лучшее для этого место. Может быть, сходите куда-нибудь? Мне перескажете, когда Натаниэль уснет.
— Но разве ты не хочешь…
— Нина, — вздыхает Калеб, — ты понимаешь, о чем говорит Патрик. А мне необходимо все разжевать. Ты могла бы взять на себя роль переводчика. — Он смотрит, как Натаниэль кладет в рот последний кусочек мороженого. — Давай, дружок, посмотрим, лопнула ли у того парня из Румынии вена на шее.
На пороге кухни Натаниэль выпускает руку отца, подбегает к Нине, едва не сбивая с ног, и обнимает ее колени.
— Спокойной ночи, мама, — улыбается он, и на его щечках появляются очаровательные ямочки. — Свадких снов.
«Поразительное неправильное употребление слов», — думает Патрик. Если бы Нина могла, она бы оградила Натаниэля от всей этой грязи. Он наблюдает, как она целует сына на ночь. Натаниэль спешит к Калебу, а Нина втягивает голову в плечи и закрывает глаза, чтобы не так заметны были слезы в глазах.
— Идем, — говорит она.
Чтобы увеличить выручку в ленивые воскресные вечера, в «Текиле-пересмешнике» организовали вечер караоке с песнями Джимми Баффета и из фильма «Ки-Ларго», а в довершение устроили бургерфест: спел — получи бутерброд со всевозможными начинками. Когда мы с Патриком входим, то тонем в гуле и свете. Бар украшают гирлянды в форме пальм, с потолка свисает попугай, вырезанный из гофрированной бумаги, а сильно накрашенная девушка в чересчур короткой юбке завывает «Ветер под моими крыльями». Стейвесант, завидев нас, улыбается:
— Вы никогда не заглядывали сюда по воскресеньям.
Патрик смотрит на бедолагу официантку, которая дрожит в бикини от холода, пока сервирует стол.
— И сейчас мы понимаем почему.
Стейвесант кладет перед нами две салфетки.
— Первая «Маргарита» за счет заведения, — предлагает он.
— Спасибо, но нам нужно что-то менее…
— Праздничное, — заканчиваю я.
Стейвесант пожимает плечами:
— Как пожелаете. Выбирайте.
Он отворачивается, чтобы приготовить коктейли и бутерброды. Я чувствую на себе взгляд Патрика. Он готов к разговору, а я нет. Пока не готова. Как только слова повиснут в воздухе — обратной дороги не будет.
Я смотрю на певицу, которая держит микрофон, как волшебную палочку. У нее абсолютно нет голоса, но она все равно здесь, горланит, фальшивя на каждой ноте, выдавая свою интерпретацию песни, которая и в оригинале звучит дерьмово.
— Что заставляет людей вытворять подобные вещи? — рассеянно спрашиваю я.
— Что вообще заставляет людей поступать так, как они поступают? — Патрик поднимает свой бокал и делает глоток. Когда девушка спускается с импровизированной сцены, раздаются редкие аплодисменты — вероятно, в благодарность за то, что она перестала петь. — Слышал, что караоке считается способом самопознания. Как йога, понимаешь? Человек поднимается на сцену, собирается с духом, чтобы сделать то, на что, как ему казалось, никогда не решится, а когда все позади — становится лучше благодаря своей смелости.
— Да уж, а остальным присутствующим нужно принять экседрин. Когда-нибудь я смогу пройтись по горячим углям. Ах да, я уже по ним прошлась! — К моему стыду, на глаза наворачиваются слезы, и, чтобы никто их не заметил, я делаю большой глоток виски. — Знаешь, когда я разговаривала с ним, он посоветовал мне подумать о прощении. Только представь, Патрик, он решился сказать это мне! Мне!
— Он все отрицал, — негромко отвечает Патрик. — Смотрел на меня так, будто понятия не имеет, о чем я говорю. Особенно когда я сказал о белье, о засохшей сперме — он был шокирован.
— Патрик, — я смотрю ему прямо в глаза, — а мне что делать?
— Если Натаниэль даст показания…
— Нет.
— Нина…
Я качаю головой:
— Я не стану так поступать со своим сыном.
— В таком случае подождем, пока он окрепнет.
— Он никогда не будет к этому готов. Мне дождаться, пока памяти удастся стереть воспоминания об этом… а потом усадить его за свидетельскую трибуну и опять все оживить? Скажи, разве это в интересах Натаниэля?
Секунду Патрик молчит. Он знает систему не хуже меня и понимает, что я права.
— Может быть, если результаты спермы совпадут, адвокат священника сможет уговорить его на компромисс.
— Компромисс… — повторяю я. — Детство Натаниэля обмениваем на компромисс.
Ни слова не говоря, Патрик берет бокал с виски и протягивает мне. Я делаю осторожный глоток. Затем еще один, уже больше, хотя в горле все горит.
— Это… ужасно, — хриплю я, откашливаясь.
— Зачем же тогда заказала?
— Потому что ты всегда заказываешь виски. А сегодня я сама не своя.
Патрик усмехается.
— Может, тебе стоит выпить, как обычно, белого вина, а потом пойдешь и споешь нам.
Словно по его сигналу, помощница человека, сидящего за караоке, подходит к нам с папкой-скоросшивателем. Обесцвеченные волосы падают ей на лицо, под мини-юбкой пестрые колготки.
— Дорогуши, — обращается она к нам, — не хотите спеть дуэтом?
Патрик качает головой:
— Не думаю.
— Да бросьте! Есть несколько прелестных песен для такой пары, как вы. «Летние ночи», помните, из «Бриолина»? А как насчет той, которую исполняют Аарон Невилль и Линда Ронстадт?
Меня здесь нет, это происходит не со мной. Эта женщина не уговаривает меня спеть в караоке, когда я пришла обсудить, как засадить за решетку насильника своего сына.
— Уходите, — отвечаю я.
Она смотрит на мой нетронутый бутерброд.
— Может, вы хоть у него научитесь правилам хорошего тона, — говорит она и отправляется назад к сцене.
Я чувствую на себе тяжелый взгляд Патрика.
— Что? — спрашиваю я.
— Ничего.
— Нет, ты явно что-то хочешь сказать.
Он делает глубокий вдох-выдох.
— Возможно, ты никогда не простишь Шишинского, Нина, но ты не сможешь это пережить… не сможешь помочь Натаниэлю жить дальше… пока не перестанешь его проклинать.
Я допиваю свой виски.
— Я буду проклинать его до самой его смерти.
Повисшее между нами молчание заполняет голос новой исполнительницы. Тучная женщина с волосами, доходящими до задницы, начинает раскачивать крутыми бедрами, едва звучит вступление следующей песни на караоке.
Это занимает всего минуту…
Чтобы жизнь прошла перед глазами…
— Что она здесь делает? — бормочу я.
— О да… она на самом деле хороша.
Мы отворачиваемся от сцены, наши взгляды встречаются.
— Нина, — говорит Патрик, — больно не только тебе. Когда я вижу тебя такой… это убивает меня. — Он смотрит на свой бокал, взбалтывает его содержимое. — Жаль, я не…
