доктор Денкер начал ухаживать за Лиат. Я его хорошо знал, с его запрещенными приемчиками. Потому заметил это еще до того, как заметила она. И совсем не удивился, когда несколько недель спустя Тами, старшая медсестра и главная сплетница, не без злорадства сообщила мне, что Лиат и Денкер стали встречаться.
Я не мог просто смириться.
Доктор Денкер, который внешне немного напоминает Джорджа Клуни в рекламе кофе, своей легкой пружинящей походкой пришел к нам в отделение лет восемь назад, когда вернулся, осиянный научной славой, из бостонской университетской больницы, и с тех пор на его совести целый ряд женщин с разбитым сердцем: родственниц пациентов, девушек-интернов и ординаторов. Всегда повторяется одна схема. Начинается с галантного покровительства: помощь в приготовлении презентации для обсуждения статей, зарезервированный стул на утренней конференции, теплые круассаны из «Аромы»[79] рядом с больницей, бесплатные билеты на концерт в «Заппе»[80] (его двоюродный брат руководит там отделом продаж). Потом – совместные обеденные перерывы, на которых он рассказывает своим спутницам, что уже созрел для того, чтобы стать папой, но выбирать маму будет очень придирчиво – такой уж он романтик. За этим следуют несколько недель, максимум несколько месяцев, бурного романа, в течение которых минимум один раз жертва приходит на работу, закутав шею шарфом, чтобы не видно было засосов. И вдруг, без предупреждения и жалости, доктор Денкер, в своем халате с прикрепленным к нему наградным знаком времен Второй ливанской войны[81], уходит к следующей девушке, оставляя бывшую страдать на обочине.
Одна из таких бывших несколько лет назад пришла к нам в отделение с баллончиком слезоточивого газа и с воплем погналась за героем по коридору. С трудом он укрылся в ординаторской и не выходил оттуда, пока охранники ее не увели. Ему не хватило элементарной порядочности, чтобы выйти поговорить с ней.
Это я еще не сказал о его самом невыносимом качестве: он любит хвастаться своими донжуанскими успехами перед коллегами-мужчинами на балкончике при кухне отделения – у нас там курилка – и грузить слушателя откровенно неакадемическими описаниями. «И тут она берет со стола фотографию мужа и детей и разворачивает, типа чтобы они не видели». «Я не поверил. Все-таки она заведует моим отделением». «В процессе она вдруг закричала, я подумал, что ей больно, и вышел, но тут она тихо напевает мне на ушко, на оригинальную мелодию: „Don’t stop me now, I’m having such a good time“»[82].
Мысль о том, что очень скоро он будет так описывать свои приключения с Лиат, пробрала меня до дрожи. И я решил действовать.
Я переписал номер телефона Лиат из списка контактов сотрудников, висевшего около канцелярии, и, когда пришел домой, включил телефон Нивы, который давно был выключен, и с него отправил Лиат сообщение. И еще одно.
Постфактум, зная, что произошло с этими сообщениями и как сейчас они используются против меня, я признаюсь: наверное, это было не самое разумное, что я мог предпринять. Но в те дни это казалось мне единственно верным выбором.
Сообщения были написаны якобы женщиной, которая в прошлом пострадала от переменчивых пристрастий доктора Денкера, а теперь из женской солидарности пытается уберечь Лиат от похожей судьбы. И между шпильками в адрес Денкера я не забывал вставлять комплименты Лиат:
Держитесь подальше от доктора Денкера. Это токсичный человек.
Такая женщина, как вы, умная и красивая, достойна того, кто будет ценить ее по-настоящему.
Кстати, он и как врач так себе. Я бы не доверила ему своих близких.
Вы достойны большего.
Несколько недель спустя Лиат впервые не пришла на наше регулярное рандеву у прилавка с кофе.
Во время обеденного перерыва она пошла с доктором Денкером в торговый центр, и они вернулись оттуда, держась за руки.
Мои попытки остановить этот поезд, несущийся в бездну, не имели успеха.
Я чувствовал, что моя душа вот-вот завоет от беспокойства и вырвется из тюрьмы тела.
Естественно, я хотел посоветоваться с Нивой, как в годы нашей совместной жизни советовался с ней всякий раз, когда у меня возникали сомнения. У нас было так заведено: мы ждали, пока дети заснут. Сначала Яэла, потом Асаф. И после этого у нас точно было как минимум полчаса. Я говорил Ниве: поставь музыку. И по моему тону она угадывала, какая пластинка станет лучшим фоном для нашей беседы. Вынимала ее из обложки. Опускала иглу. Приглушала звук. И слушала.
Пластинки все еще лежат на полке в гостиной, рассортированные по музыкальным направлениям, а внутри каждого направления – по латинскому алфавиту. И проигрыватель в прекрасном состоянии. Каждую пятницу я тряпочкой стираю с него пыль. Но той, что включала музыку моей жизни, той, что давала мне любовь и смысл, – больше нет.
Каждый угол в квартире напоминает мне о ней. Сделать на кухне «остров» было ее идеей. Высокие стулья вокруг него выбирала она. И картинки на стене тоже. Кроме картинки с лодкой – ее мы выбрали вместе. Смотрясь в это зеркало, она причесывалась. Пока не настал момент, когда она больше не могла этого делать. В этой кастрюле она готовила чолнт[83] на субботу. Пока не настал момент…
– Пап, тебе не тяжело жить так, в… мемориале? – спросила меня Яэла недавно, когда мы говорили по скайпу. – Ты не думал переехать?
– Ты не понимаешь, – ответил я. – Я не хочу забывать маму. Я хочу ее помнить.
* * *
Дети приехали в Израиль за две недели до ее смерти.
Я встречал их в аэропорту.
Сначала прилетела Яэла – из Лондона. Мы долго обнимались. Сидели в кафе в зале прилета и ждали, пока приземлится самолет Асафа – из Монреаля.
– Пап, – сказала она. – Ты выглядишь ужасно. Зачем ты бороду отрастил?
– Я думал, бороды снова в моде, – ответил я.
Она медленно покачала головой – мол, что ты знаешь о моде.
Я рассказал ей, что к чему. На самом деле в целом я рассказал ей это еще раньше, по скайпу, но сейчас добавил деталей и не стал скрывать от нее прогноз. Когда я договорил, она расплакалась. Я удивился. Из наших детей Асафа было проще довести до слез, а в Яэле с детства был внутренний стержень, от мамы. Я помню, как-то раз мы пошли с ними обоими на «Звездные войны». Не «Список Шиндлера», и все же Асаф весь фильм проплакал, боясь за судьбу принцессы Леи, а Яэла воспользовалась моментом, чтобы экспроприировать весь попкорн и съесть его в одиночку.
С детства она умела поладить с
