из присутствующих по очереди выбирает, какую пластинку из коллекции Михаль послушать. Такое диджейское дежурство.
Когда очередь дошла до Нивы, она выбрала «In the Court of the Crimson King».
Я тут же узнал этот альбом – по красной обложке, на которой изображено лицо с широко раскрытым ртом.
Этот выбор никому не понравился. Комнату наполнили неодобрительные возгласы. В те времена все хотели слушать только «ABBA» и «Boney M.». Но я стал защищать ее право поставить иголку проигрывателя на любую пластинку. С какой угодно сложной музыкой. И объявил всем собравшимся, что свободу выбирать музыку по личному вкусу закрепила еще Великая французская революция, девиз которой, как известно, гласит: свобода, равенство и какая-угодно-музыка.
Получилось, нас сблизил тот факт, что мы оказались меньшинством, противостоящим диктатуре большинства.
На нашем курсе Нива не была самой красивой. И пока не остановила свой выбор на «King Crimson», казалась мне довольно стеснительной девушкой. При ходьбе она слегка сутулилась. Все время была закутана в какой-нибудь свитер, который был ей велик. Но когда она решила, что мы будем слушать именно эту драматическую, театральную музыку, я задумался: может быть, там, под этим свитером, горит огонь, предназначенный только для тех, кто понимает тайные знаки? И в конце вечера я подошел к ней, после тяжелых колебаний – потому что к тому моменту в общении с противоположным полом меня постигло немало разочарований и уверенность я утратил, – и спросил, не хочет ли она пойти со мной на нового «Джеймса Бонда» в «Эдисон»[54].
В ответ она очаровательно улыбнулась и сказала, что не любит «Джеймса Бонда».
* * *
Кажется, второй случай, когда Лиат показалась мне особенной, произошел у прилавка с кофе.
Мы подошли к нему одновременно – то было время, когда нет очередей из голодных сотрудников, и несколько забавных мгновений мы напоминали Барака и Арафата при входе в переговорный зал в Кэмп-Дэвиде[55]: каждый из нас хотел пропустить вперед другого, и мы оба остановились.
Пока наконец она не сдалась, не улыбнулась и не подошла к прилавку.
Там продают, кроме кофе, еще холодные напитки и пару видов сэндвичей. Один из них мне нравится: с авокадо и брынзой.
Поскольку мало кто такое любит, каждый день готовят только два таких сэндвича. И, к своему удивлению, я услышал, как Лиат заказывает именно такой, а к нему сок из красных грейпфрутов. Я дождался, пока ей выдадут заказ, и потом тоже заказал сэндвич с авокадо и брынзой, а к нему, как обычно, сок из красных грейпфрутов.
Мы стояли друг напротив друга у тележки с подносами, держа абсолютно одинаковые заказы. Было ясно: кому-то из нас придется сказать, что между нами обнаруживается все больше общего, и я не ожидал, что скажет это она.
– Какой запах вам больше всего нравится, доктор? – спросила она. Вот так, прямо, минуя все промежуточные стадии, которые всегда бывают при знакомстве, и, по-видимому, не вспоминая о том, что недавно я опозорил ее в присутствии коллег.
– Какой запах мне нравится? – Я сделал вид, что выбираю, хотя ответ был мне очевиден. – Запах гуавы.
Она кивнула.
– А запах, который вы терпеть не можете?
– Запах газет.
– Любых?
– Особенно «Гаарец»[56].
– Вау.
– Содержание мне как раз по вкусу, – пояснил я. – И это единственная газета, в которой публикуют рецензии на джазовые альбомы, и эти рецензии я могу обсудить с сыном, Асафом. Но недавно я купил подписку на их сайт – и этим решил проблему.
– Я тоже! – сказала она удивленно. Несколько секунд подумала, а потом стала перечислять, загибая пальцы: – Шуберт. Гуава. Грейпфрут. «Гаарец». Авокадо с брынзой… Что-то в этом есть.
* * *
В конце концов Нива предложила, чтобы вместо «Джеймса Бонда» мы с ней сходили на концерт «Естественного отбора»[57].
Они выступали в «Ширме», концертном зале на улице Бецалель, которого теперь не существует. Песни «Дети – это радость» и «У нас в деревне Тодра» уже передавали по радио, но первый альбом группы еще не вышел, и в зале было ненамного больше людей, чем на сцене. Нива сказала: надеюсь, что тебе понравится, но это не для всех. На ней были вельветовые брюки и зеленая фланелевая рубашка – под цвет глаз, но я не знал, можно ли уже сказать ей, какая она красивая, и будет ли она этому рада.
Не всякое знакомство с новой музыкой можно сравнить с открытием нового континента. Но тогда, на протяжении всего концерта «Естественного отбора», у меня было ощущение, что ничего подобного я раньше не слушал. Можно, естественно, найти этому музыковедческое объяснение: арабский лад отличается от европейского, ритм в песнях особый, нерегулярный. А можно все объяснить моей наследственностью: мол, когда я услышал «Черноватую»[58] в исполнении Шломо Бара, горячая сефардская кровь, которая течет в моих жилах, закипела, ведь марокканские евреи и евреи из Хеврона происходят от одних и тех же изгнанников из Испании[59]. Но во время концерта я ни о чем таком не думал. Музыка «Естественного отбора» просто вдохнула жизнь в те части моего тела, в которых раньше жизни не было, и когда они играли первую песню на бис – «Провозгласят свободу»[60], – я даже пошел танцевать. Это я-то, который на всех вечеринках стыдливо прижимался к стенке.
После концерта мы вышли на прохладный иерусалимский воздух, и Нива предложила пойти есть кубэ[61] на улицу Агриппас[62].
Я согласился, хотя лир[63] в моем кармане, как я наскоро подсчитал в уме, могло не хватить на то, чтобы заказать кубэ и для меня тоже.
Около Талита-Куми[64] она впервые взяла меня за руку. А недалеко от Давидки[65] мы остановились, чтобы поцеловаться.
* * *
Я бы хотел точно описать, какого рода чувства пробудились во мне к Лиат в тот момент. Тут важно быть точным. Тем более когда меня обвиняют в том, в чем меня обвиняют.
Это не было половым влечением. Однозначно нет. Половое влечение у мужчин распознать нетрудно, и за годы рядом с Нивой я хорошо изучил его симптомы. Когда она подходила ко мне с очевидным намерением и целовала меня в шею, у меня учащался пульс, а в горле пересыхало. Мною овладевало желание. С того самого первого поцелуя у Давидки все годы Нива возбуждала во мне почти хроническое вожделение – и когда она была беременна, и когда мы ссорились и обижались друг на друга.
Я не делаю вид, что я святой. За эти годы я испытывал влечение и к другим женщинам.
