Двое мужчин… в военном… демобилизованные? Погоны… офицерские, чемоданы, а не мешки… Что ж, посмотрим.
Вошёл проводник, собрал у них билеты.
– Чай будет, отец? – спросил один из офицеров.
– Поставил уже. Но стакано́в нет.
– Тоже проблема! – фыркнул другой.
И, когда проводник вышел, посмотрел на Андрея.
– Далеко едешь?
– До конца, – улыбнулся Андрей.
– Ну, значит, вместе. Давай знакомиться.
Знакомство ознаменовалось бутылкой водки, свёртками и банками, извлечёнными из чемоданов. Устраивались попутчики с привычной ловкостью: явно им дорога не в новинку. Константин и Алексей. Командированные. Как и они, Андрей назвал только имя, а о себе сказал, что из угнанных, а вот теперь возвращается. Выпили за победу, за погибших, за знакомство. Закусывали щедро, и опьянеть Андрей не боялся. От его пайка они отказались с необидным пренебрежением, и Андрей не стал настаивать. И в самом деле. У него простой хлеб и тушёнка, а у них и хлеб белый, и сало, твёрдая колбаса, банки с острой рыбой в томате…
Выпив, они уже не спеша ели, вспоминая бои и встречи, перебирая незнакомые Андрею названия и имена. Андрей молча слушал и так же задумчиво, без жадности жевал.
Мимо их отсека прошёл парень в расстёгнутом мундире с дымящейся кружкой в руках, и Андрей легко встал.
– Я за чаем. Вы как?
– Давай, браток, – кивнул Алексей.
Андрей сгрёб опустевшие кружки и пошёл к проводнику. Потолкавшись в небольшой очереди жаждущих, он взял чай, выяснил насчёт постели и понёс добычу к себе. Вагон пил, ужинал и развлекался, кто как мог и умел.
К его приходу в их отсеке обнаружился четвёртый. Мужчина лет тридцати в штатском. По напряжённой улыбке, с которой тот, сидя на полке Андрея возле прохода, слушал разговор Алексея и Константина, Андрей догадался, что русского четвёртый не знает, и, осторожно пронося мимо него кружки, бросил на ходу:
– Сорри.
– О да, да, – радостно откликнулся тот.
Андрей поставил кружки на столик.
– Ага, вот и чай, – обрадовался Константин.
– Чай не пил, откуда сила? – засмеялся Алексей.
– Чай попил, совсем ослаб, – в тон ему закончил Константин, высыпая на стол пригоршню конфет.
Четвёртого они не то, чтобы демонстративно игнорировали, а… ну, если сел в стороне, в разговор не вступает, от приглашения к столу отказался, то что? Умолять его? Много чести будет.
После чая стали укладываться. Собрали и сложили еду на столе, сходили к проводнику за постелями.
Место четвёртого было над Андреем. Он тоже принёс себе постель, быстро постелил, залез наверх и затих, будто его нет и не было.
Развернув тюфяк, Андрей по возможности взбил тощую подушку, приготовил одеяло, взял полотенце и пошёл в уборную. Полвагона спит, а половина гуляет. Ну, у каждого свои и проблемы, и их решения. В уборной он с наслаждением умылся и, вспомнив Эркина, прополоскал рот. Оглядел себя в зеркале над раковиной. Нет, глаза не пьяные, ну, его вообще редко хмель брал. Ну что, Андрей Фёдорович, укатились колобком? Я от лагеря ушёл, я от Найфа ушёл, а от тебя, Империя, и подавно… Он подмигнул собственному отражению и вышел.
Андрей вернулся в отсек, где все трое его попутчиков уже храпели и посапывали, верхний свет погашен, и даже белая занавеска на окне задёрнута. И правильно. Смотреть-то не на что: и ночь за окном, и по Пограничью пока едем. Андрей разулся, сунул носки в ботинки, расстегнул и вытащил из брюк рубашку. Простыней нет, раздеваться рискованно, ну, так брюки всё равно без стрелок, а если лежать ровно и не сворачиваться, то и не помнёшь. Так что, спи, Андрей Фёдорович, спи и помни: брюки не мять! Других забот у тебя пока нет.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Старый город взволнованно гудел: распродажа обмундирования! Ведь это ж по дешёвке, почти что задарма, а вещи-то армейские, добротные, это ж для работы самое оно.
Дед решительно сгрёб остатки пособия, Тёмкину очередную зарплату, бабка выгребла узелок из сундука, да ещё у деда кое-что набралось – он тоже крутиться умеет. И они пошли на распродажу.
Артём, конечно, не спорил: надо – значит, надо, не век же ему рабское таскать, и, скажем, куртка армейская – совсем не плохо, но и ему, и деду чтоб было… какие же там цены?
Распродажа расположилась у магазина Филиппыча. Большой армейский грузовик-фургон и ещё три крытых грузовика чуть поменьше стояли квадратом, образовав двор с узким – на двух человек – проходом. У прохода клубилась толпа. Дед решительно вклинился в неё и, отругиваясь, полез вперёд. Артёму ничего не оставалось, как пробиваться следом.
Пробившись во двор, они огляделись, и дед с прежней решительностью пошёл к одному из грузовиков. Куртка, штаны, ватные вкладыши… это что ж, и на зиму пойдёт? У куртки вкладыш с меховым воротником и трикотажными манжетами, чтоб не задувало, и чтоб снег не забивался. Это ж в самом деле здоровско!
Дед положил руку на плечо Артёма и подтолкнул его вперёд к стоящему у кабины широколицему пожилому усачу в старой, но аккуратной форме с нашивками за ранения, но без знаков различия.
– Ну-ка, подбери ему, чтоб по росту было.
Тот окинул Артёма не так оценивающим, как измеряющим взглядом и взял из одной из стопок.
– Ну-ка, прикинь.
Дед накинул куртку на плечи Артёму.
– Смотри, не великовато?
– Велико – не мало. А у меня глаз-алмаз. Силу наберёт, да вкладыш ещё. Бери, всё точно.
Дед кивнул.
– Берём. И сколько?
– Пятнадцать.
Артём невольно поёжился, но тут же про себя прикинул, что если считать ещё и брюки и тоже с вкладышем, то получается… как четыре костюма, и тогда… да, пойдёт, и кивнул глядящему на него деду.
– Пойдёт, – важно согласился дед и ухмыльнулся в бороду. – И мне давай.
– Точно, – кивнул усач и подмигнул: – Не всё молодым форсить.
Артём удивлённо посмотрел на деда: какой же в этом форс? Но тут же всё понял и тоже рассмеялся.
Деду так же подобрали полный костюм и оба им увязали в один увесистый тюк.
– Теперь валенки тебе возьмём, – распорядился дед. – а то в сапогах ты ноги не поморозишь, так застудишь.
Дед говорил ворчливо, будто Артём с ним спорил. Ну да, сейчас весна, но осенью ты и побегаешь-поищешь, и переплатишь, брать надо, раз дают, потом и не выпросишь.
Купили и валенки, высокие, чёрные. Дед сказал, что потом сам ему на резину их посадит, а то и кожей обошьёт, чтоб как бурки.
– Дед, а тебе?
– У меня есть, – отмахнулся дед, хищно выглядывая в россыпях и развалах чего-нибудь на остаток их денег. –
