было бы намного проще, если бы ты просто дал мне то, за чем я пришла.
И это было бы быстрее. Каждая секунда – это еще одна секунда из жизни моего отца. Конечно, все мы теряем жизнь мгновение за мгновением, но это особенно остро ощущается тогда, когда кто-то дает вам реальный крайний срок.
– Ах, но в чем же тогда будет веселье?!
– Это не похоже на веселье.
– Моя дорогая, вот именно над этой угрюмостью тебе и нужно поработать. – Николас лениво подмигивает, наливая себе еще один бокал красной жидкости. – Наслаждайся игрой.
Глава 8
Я боюсь, что если позволю себе хоть на секунду стать счастливым, мир просто рухнет, а я не знаю, смогу ли это пережить.
Дневники вампира
Когда я просыпаюсь утром, Генри уже нет. Мне остается только гадать, вышел он проветриться или отправился в аэропорт и купил билет на ранний рейс. Мысль о втором варианте причиняет боль, и я твержу себе, что мне все равно, но, заметив на кровати открытый чемодан Генри, ощущаю, как внутри схлынуло напряжение, о котором я и не подозревала. Смываю размазанную под глазами косметику, – эти черные круги делают меня больше похожей на зомби, чем на вампира, – когда дверь со скрипом открывается.
Генри входит с двумя бумажными кофейными стаканчиками в руках и, прислонившись к дверному косяку ванной, наблюдает, как я пытаюсь удалить черный слой макияжа под правым глазом.
– Ты пробуешься на роль в «Ходячих мертвецах»?
В любой другой ситуации я бы рассмеялась, но сейчас лишь бросаю на Генри быстрый взгляд, а затем возвращаюсь к протиранию нежной кожи под глазом. Я наверняка сейчас поставлю себе настоящий синяк, пытаясь избавиться от косметики.
Генри переминается с ноги на ногу, неловко выпрямляется, а затем снова прислоняется спиной к двери.
– Прости меня за прошлый вечер. Я не имел права так с тобой обращаться.
Я смотрю на него через отражение в зеркале.
– Продолжай.
– Я увидел тебя с ним и… ну, не знаю… забеспокоился, что ли. – Генри смотрит на светильник над моей головой, и на его скулах играют желваки. – Но ты же не хочешь, чтобы я беспокоился о тебе, верно? Это не мое дело.
Он встречается со мной взглядом в зеркале. Его вопрос повис в воздухе между нами. Конечно, друг может переживать за своего друга, но в беспокойстве Генри есть что-то еще, что-то более сложное и в то же время хрупкое; любое мое неосторожное слово может все испортить.
– Верно, – моя рука слегка дрожит, когда я снова небрежно вытираю глаз, – не нужно беспокоиться обо мне.
Я подавляю нарастающее в груди сожаление.
Стараюсь не смотреть в лицо Генри, но все равно замечаю, как по нему пробежала тень, прежде чем оно приобрело нейтральное выражение. Возможно, не только я умею скрывать свои эмоции.
– Ты простишь меня? – Его голос звучит слишком беззаботно, слишком жизнерадостно.
– Зависит от того, что у тебя в этих стаканчиках, – в тон ему отвечаю я.
Его лицо расслабляется.
– Кофе с молоком.
– Договорились. – Я поворачиваюсь и прислоняюсь к раковине, протягивая руку.
Кофе с молоком рассеивает туман в голове, и в течение следующих пятнадцати минут я рассказываю Генри о разговоре с Николасом и о том, что нам теперь нужно делать. Все это время я притворяюсь, что между нами ничего не произошло.
– Мне это не нравится, – признается Генри, выслушав меня.
– Я не прошу тебя в этом участвовать.
– Он, наверное, просто какой-то придурок, который решил поиздеваться над тобой.
Я свирепо смотрю на Генри. Эта мысль приходила мне в голову, но как же густая красная жидкость в их бокалах? Я уверена, что почувствовала запах крови, а это довольно замысловато для «просто какого-то придурка».
– Но я готов поддержать тебя, – вскидывает руки Генри.
– Хорошо, – говорю я, но по-прежнему ощущаю настороженность. Я не должна беспокоиться о чувствах Генри, пока пытаюсь справиться с собственными. – А теперь выйди, чтобы я могла переодеться.
Перед выходом из дома я звоню маме. Мы заранее договорились: я буду регулярно звонить ей, чтобы она не беспокоилась. Я бы предпочла звонить папе, но мама убедила меня набирать ее, если окажется, что он спит.
Она отвечает сразу, после первого гудка.
– С тобой все хорошо?
Мама не любительница пустой болтовни.
– Да, я в порядке. Генри со мной. Мы оба в порядке. – Я бросаю взгляд на Генри, наблюдающего за мной с дивана. – Папа проснулся?
– Сейчас проверю. – Мама замолкает, и я слышу, как на том конце открылась дверь. – Мне жаль. Он спит.
– О-о-о, ладно…
– Вы там весело проводите время? – спрашивает мама.
Я знаю, она хочет услышать от меня «да» и убедиться: здесь я внезапно снова стала прежней, расстояние между нашими городами каким-то образом улучшило мое положение дел… но я не могу ей это сказать. Я вообще не могу произнести ни слова.
– Нашли какого-нибудь зубастого милашку, одетого в кожу? – с принужденной, шутливой легкостью интересуется мама. Я не могу понять, смеется она надо мной или пытается быть похожей на папу. Обычно так шутит отец, и я не хочу слышать это от нее. Для этого у меня есть папа.
– Прекрати, – говорю я.
Теперь уже замолкает она. Мы сидим в тишине несколько неловких секунд, а затем мама вздыхает, как будто отказывается от чего-то, что ей все равно не хотелось делать.
– Позвони сестре, – говорит мама, – ей нужно с кем-то поговорить.
– Я думала, для этого у нее есть ты.
Снова тишина.
– У тебя тоже есть я, – говорит мама привычным твердым, серьезным голосом. Никакой принужденной легкости. Никаких шуток. Она говорит прямо и имеет в виду именно то, что произносит.
Грудь сжимается от тоски, но я не знаю, как принять то, что мама предлагает.
Я молчала гораздо дольше, чем мне того хотелось.
– Пожалуйста, позвони Джессике, – снова просит она.
Мы опять вернулись к сестре.
– Конечно, – говорю я и заканчиваю разговор, но звонить Джессике не собираюсь. Я не могу выносить горе сестры, когда пытаюсь вообще его избежать. И я не могу объяснить ей, почему не нужно оплакивать папу. Она никогда мне не поверит.
– Ты в порядке? – спрашивает Генри.
– Да, – я открываю дверь, – пойдем.
Мы находим блекло-желтый книжный магазин со ставнями цвета морской волны в тихом переулке, куда никто не отваживается заходить в восемь утра. Сырость ночных гроз все еще липнет ко всему, включая мою кожу. Возможно, мы с папой привыкнем к этому, если поселимся здесь, но, опять же,
