ей порно, скачанное из Интернета, и мы с ней, конечно, смотрели, но не показывали Кристине.
С мальчиками же у неё тоже всё не заладилось. На каком-то вечере в школе она познакомилась с одним симпатичным, как она рассказала, красавцем, но он почти сразу предложил ей переспать с ним, и она расстроилась. Может быть, где-то в глубине души она была и не против такого продолжения отношений в каком-нибудь пусть не очень далёком будущем, но для начала всё же ей хотелось поговорить о кино-поэзии-книгах-артистах-музыке и погулять по берегу реки под луной или без луны, на худой конец, посидеть где-нибудь в кафе или попрыгать на дискотеке. Словом, попытаться найти «духовное родство душ», о котором мы слышали от мамы, а Катя читала в книжках. Но, как сказала тётя Галя, наша мама в своей жизни так и не нашла никакого духовного родства, как ни старалась, и вообще она была романтиком, искала то, чего нет. И Катя на какое-то время решила ни с кем не дружить, наблюдая, как вся эта дружба складывается у меня. Но ещё до того, как смазливый красавец сделал ей это откровенное предложение, она поняла, что его интересовало совсем немногое – пиво, игры, футбол, драки, тусовки. А от этого, призналась она, веет тоской, на что Кристина заметила, что здесь все этим занимаются, и это вполне обычное дело, а быть романтичной совсем не обязательно, и такого же двинутого, как она, на книгах, можно никогда не найти.
В тот вечер, когда уехал дядя Витя и мы, попрощавшись с отцом и пожелав ему спокойной ночи, пошли наверх, быстро заснуть нам не удалось. Екатерина тоном старшей говорила, что теперь нам надо быть очень осторожными, внимательными, нам надо хорошо учиться, и наставляла Кристину больше читать, готовиться к новому учебному году и меньше сидеть за компом. Мне она сказала, что я должна меньше разговаривать с теми, с кем плохо знакома. «С кем же это я разговариваю?..» – спросила я. «Сама знаешь, с кем, – ответила она. – Может быть, он тебе не пара». «А я никого пока что не считаю своей парой, – ответила я. – А разговаривать можно с теми, с кем просто интересно поговорить».
Она имела в виду Мишу, старшего брата одного моего одноклассника, который вчера провожал меня домой. До дома он не провожал меня никогда – а только до поворота на нашу улицу. Иногда он провожал меня до нижнего парка, и оттуда я уже шла домой одна, потому что я так хотела. Вернее, не хотела, чтобы территория обитания моего отца пересекалась с маршрутом нашего и, главным образом, Мишиного пути. Но почему-то каждый раз этот путь становился всё длиннее, и расстояние до дома становилось всё короче.
Я, конечно, соврала, сказав, что никого своей парой не считаю. Именно Мишу мне хотелось видеть всё чаще. Потому что когда увижу, то вдруг начинаю радоваться. Даже как-то глупо. Иногда мне хотелось, чтобы он взял меня за руку. Я даже закрывала глаза и представляла, как он берёт меня за руку, и у меня начинало колотиться сердце. А иногда я представляла, как вместе с ним мы плывём на лодке ночью по извилистой узкой реке, подальше от нашего города, а потом, положив вёсла, смотрим на звёздное небо. А потом… потом…
Одна знакомая моей мамы, увидев как-то меня с ним, сказала, что мы с ним чем-то похожи. «Чем же?» – спросила я тогда. «У него грустные глаза. Твой взгляд последнее время тоже изменился…» Она имела в виду – после смерти мамы, но не сказала прямо. Да и этого могла бы не говорить. Но ей почему-то нравилось говорить именно на эту тему. «Бедная Танечка, – любила повторять она. – Она так мало пожила. Но всё-таки у нее остались такие замечательные девочки…».
А у нас с Мишей вчера разговор был вполне обычный. Можно сказать, ни о чём. Он старше меня на восемь лет, мне кажется, что он взрослый и умный, что он много знает и что с ним интереснее, чем со сверстниками. И в то же время вдруг сходящая на него серьёзность и задумчивость настораживают меня. Он бывает мрачен. И эта его спонтанная грусть пугает меня, потому что за ней скрывается мрак одиночества, несмотря на то, что я рядом.
Мы поговорили о кино, о компьютерах, о мобильных телефонах, а потом, когда уже шли в сторону моего района, заговорили просто так, ни о чём.
«Хорошо вашему отцу», – вдруг сказал он задумчиво. «Чем же хорошо?» – спросила я. «А тем, – ответил он, – что не надо будет отправлять вас в армию или стараться отмазать от неё». Я засмеялась. Даже если бы у нашего отца были три сына, а не три дочери, он ни одного из них не стал бы отмазывать от армии. «Да, отмазывать, может быть, не стал бы, но место службы выбрал бы приличное, – ответил он. – Что-нибудь благополучное или даже элитное».
Я ответила, что отец наш всю свою жизнь или почти всю жизнь служил в горячих точках. Или где-то около них. Вряд ли он стал бы сыновьям своим подыскивать место покомфортнее.
Я вспомнила, хотя старалась не забывать, что и Миша служил в совсем не спокойном месте. Говорили, что он получил какие-то травмы или ранения, но никто не знал подробностей. И я не знала. Вдруг в этот момент меня стало распирать любопытство: а почему, собственно, он так особенно говорит о моем отце?..
«Это тебе так кажется, что не стал бы, – ответил он. – Любой отец, если бы встал вопрос, посылать сына на смерть или нет, сделал бы всё, чтобы не посылать. Кроме такого, конечно, – добавил он с усмешкой, – который всерьёз считает службу почётной обязанностью…».
Мне стало не по себе. «Что ты всем этим хочешь сказать?» – спросила я. «Нет, ничего особенного, – ответил он. – Знаешь, что такое украденная жизнь?..» Я не знала, что ответить. Сказать «знаю» было бы слишком самоуверенно, но и сказать откровенно «нет», как будто я полная дура, я тоже не могла. После службы в армии Миша долго лечился где-то и потом искал работу. Совсем недавно он стал работать в салоне связи, и это в масштабах нашего города было совсем неплохо. Может быть, их пути с отцом где-то пересеклись, а может быть, в их путях просто есть что-то общее, откуда мне знать?..
– Я знаю, знаю, – говорю я. – Но ведь сейчас у тебя всё хорошо. Ты работаешь… Папа, кстати, говорит, человек сам не
