— Ма, — вздыхает Крис и вместе с братьями следует за мной, — полегче.
Через полчаса Чад вывозит нас на шоссе и паркуется на обочине. Я выскакиваю из салона и торопливо на память набираю номер матери, которая отвечает мне не сразу. Совсем не сразу — после десятого вызова.
— Полли…
— Где вы?! — кричу я в трубку. — Вы живы?!
Глупый вопрос, конечно. Герман вряд ли их сожрет, он поступит куда изощреннее и отвратительнее.
— Живы… — попискивает мама. — Полли… Тут такое дело…
— Какое?! — рычу я.
— Такое, что у твоей мамочки теперь два мужа, — хрипло ржет конем Герман в трубку.
Мама на фоне глупо хихикает, а меня пробирает дрожь ужаса.
— Какого хрена, Герман?!
— Не Герман, а папа, — тот кряхтит и кого чмокает. — И это любовь, доча. Тебе ли не знать.
— Ребрышек не было, вот тебе курица, — раздается приглушенный голос отца.
— Папа! Папа! Папа!
— Да не ори ты так, — шипит Герман и спокойно обращается к кому-то на стороне, — наша дочь хочет с тобой поговорить.
— Полли?
— А у тебя есть еще одна дочь?
— Нет.
Я пинаю грязную обертку, что валяется на земле, и так крепко сжимаю смартфон, что он тихо поскрипывает в моих пальцах.
— Полли, — звучит наигранно веселый голос отца.
— Какого хрена, папа?!
— Не тебе нас осуждать, — тихо и сердито отвечает он.
— Вы там совсем крышей потекли?!
— Будь с ней построже, — Герман на фоне чем-то хрустит, — совсем распоясалась в таком тоне разговаривать с родителями.
— Мама любит Германа, а мы любим твою маму. Все просто.
Истерично смеюсь, потому что “любим” звучит очень двусмысленно в сложившейся ситуации.
— И у нас небольшой отпуск, — воркует мама.
— Да вы только недавно были в отпуске, — растерянно отвечаю я. — Ма, что ты творишь?
— А ты?
— Я? — охаю и рявкаю. — Ма, я не виновата, что мне Луна нарекла трех мужиков! Меня, можно сказать, принудили к любви! А у тебя какое оправдание?
— Для любви не нужны оправдания, — обиженно заявляет мама и бросает трубку.
Обескураженно смотрю на пустое шоссе, что змеей ползет под солнцем к горизонту, и не знаю, как реагировать. Я хочу кричать, топать ногами и кинуться на поиски родителей и Германа, чтобы вырвать его старый кадык или сломать его морщинистую шею.
Братья у машины о чем-то живо перешептываются. Наверное, о том, какая мать у меня шлюха и идиотка. Я в ярости разворачиваюсь в их сторону на пятках, и они замолкают.
— Что? — скрежещу зубами. — Говорите! В лицо, а не за спиной.
— Мы тут гадаем, — Эдвин широко улыбается, — кто из нас будет отцом.
— Кому? — я непонятливо моргаю.
— Ты беременна, Полли, — Чад распускает волосы и вновь собирает их в пучок.
— Твой запах изменился, — Крис небрежно облокачивается о капот машины.
Молча оглядываю восторженных братьев и в испуге обнюхиваю подмышки. Ничего подозрительного и странного в легком и солоноватом запахе не чую.
— Пахну, как обычно, — безапелляционно заявляю я, а у самой коленки дрожат.
— Нет, — качает головой Крис. — Иначе. И твоя ставка — от кого?
— Откуда я могу знать? — машинально хватаюсь за плоский живот.
— Ну ты же мать, — Чад с ожиданием взирает на меня. — Я?
— Да вашу ж мать через колено медведя, — бледная и в холодном поту отворачиваюсь от братьев и опять набираю номер мамы.
А кому мне еще звонить? Почему я не подумала, что от веселья по всем углам замка я могу залететь?
— Хочешь извиниться? — с толикой высокомерия отвечает мама на мой звонок.
— Ма…
— Я слушаю.
— Мы все слушаем, — кряхтит Герман. — Очень внимательно.
— Дед, — меня сзади обнимает Эдвин, прижавшись щекой к ладони, что держит телефон, — прадедом будешь.
— Мальчик? — Герман самодовольно причмокивает. — И от кого?
— Да я откуда знаю? — повышаю голос.
— Ты же мать, — фыркает Герман, и уши закладывает от визга мамы.
— Господи! Это случилось! Я стану бабушкой! Бабушкой! Боже, ты услышал мои молитвы!
— К старухе Джун загляните, — скучающе зевает Герман, — и я ставлю на рыжего. Он самый пронырливый. Никогда мне не нравился.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я тебя тоже люблю, дедуль, — с досадой бурчит Эдвин, и я опять слышу гудки.
— Да сто процентов, я папка, — Чад самоуверенно смеется, а Крис ревниво фыркает.
— Дед сказал, что я, — Эдвин улыбается братьям во все тридцать два зуба.
— Да много твой дед знает!
Тихонько отхожу в сторонку и прижимаю кулаки ко лбу. Я только смирилась, что я оборотень, а теперь я еще и беременный оборотень, который родит нового оборотня, а он своих оборотней потом нарожает. Вместо одного клыкастого чудовища будет куча маленьких и больших чудовищ!
Оборачиваюсь через плечо на братьев. Милостивая Луна, да я с ними же целую стаю рожу с их аппетитами! Зря я отказалась от идеи уехать на фургоне в далекие края. Как мне страшно! Я ведь не готова быть матерью!
— Ну, что ты опять? — Чад шагает ко мне и заключает в объятия. — Все же хорошо.
— Я боюсь, — бубню в его грудь.
— Чего тебе бояться с тремя нареченными, Полли?
— Кучу детей, например, — хрипло шепчу я. — По двое от каждого и это уже шесть!
— Мне нравятся твои планы на шестерых, — меня к себе увлекает посмеивающийся Крис.
— А я трех всегда хотел, — задумчиво заявляет Эдвин.
— Каждому по трое… — обреченно всхлипываю я. — Девять…
Меня усаживают в салон, вытирают слезы и обещают, что все будет хорошо, а я в мыслях укачиваю по очереди орущих карапузов с хвостами и ушами. Пока занята одним, остальные расползаются в стороны.
— Полли, что ты паникуешь раньше времени? — Эдвин притягивает к себе и сгребает в объятия. — Ласточка, ты будешь замечательной мамой.
Глава 47. Старуха Джун
Джун, щуплая и сгорбленная старушонка с белыми лохмами до пят, обнюхивает меня со всех сторон, прикладывает ухо к животу и даже зачем-то жует волос, который бесцеремонно вырвала у меня с макушки. Мне жутковато в ее тесной хижине, стены которой увешаны пучками трав, высушенными лапками зверушек и гроздьями черепушек мелких пташек. Тут пахнет полынью и смертью, а еще сама Джун голая и совершенно не стесняется своей обвисшей груди и тощей задницы. Впрочем, и братья тоже не особо смущены.
— Ну? — Чад хмурится. — Кто отец?
— Ишь ты, — Джун фыркает на него, — не знаю.
— Мальчик или девочка? — спрашивает Эдвин.
— Не знаю! — рявкает джун и возвращается к внимательному изучению моих ладоней. — Суки-обращенные большая редкость.
— А можно меня сукой не называть? — жалобно прошу я, когда она проводит языком по правой ладони.
— А как называть? — он цепко вглядывается в глаза и причмокивает. — Сука ты и, надо сказать, сук таких еще поискать надо.
— Это высшая похвала, Полли, — Крис касается грозди черепушек. — Она тебя не оскорбляет.
— И кобели у меня замечательные, да? — я натянуто улыбаюсь Джун.
Крис оскорбленно оглядывается, и я тычу в его сторону пальцем:
— Ага! Попался! Если я сука, то вы кобели! Не нравится? Вот и мне не нравится! — я обиженно вытираю обслюнявленную старухой ладонь о подол платья. — Я не сука.
— Сука, — посмеивается Джун и ковыляет в темный угол, в котором навалено куча всякого хлама, — и три забавных кобелька.
В мире животных, честное слово, но Джун, похоже, не переубедишь, как не старайся. Для нее звериная часть важнее человеческой.
— Вот теперь я согласен, что звучит как-то не очень, — Эдвин фыркает. — Пошло и оскорбительно.
Старуха Джун копается минуту в куче хлама и пыхтит, хитрой обвязывая белый камушек толстой и грубой нитью.
— Ты нам так и не скажешь, кто отец? — Чад с некоторой обидой смотрит на ее седой затылок.
— Знаете, мальчики, — я разворачиваюсь к ним и скрещиваю руки на груди, — каждый из вас отец, раз вы все мои нареченные.
— Но… — начинает Эдвин.
