в мир иной, оставив мне однокомнатную «хрущёвку» да небольшой дачный участок за городом, в котором я бывал всего несколько раз.
Уже в общей палате, куда меня перевели через какое-то время, я почувствовал перемены. Они происходили во мне, в моей воспалённой голове. И они меня пугали…. Уходила боль, и вместо неё приходило чувство опасности. Я пытался понять откуда оно и не находил ответа. А однажды Николай, сосед по палате, угощая, протянул мне веточку винограда, что принесла его жена. Я поблагодарил и посмотрел ему в глаза. Наверное, слишком явно на моём лицо отразились недоумение и страх, потому что сосед просто положил кисть на тумбочку и обиженно поплёлся к своей кровати.
– Ты что, не любишь виноград? – обернувшись, спросил он, заметив мою реакцию.
– Да нет, что ты! Всё нормально, просто голова болит, – пытался оправдаться я, – Всё нормально.
Как было объяснить ему то, что не укладывалось в рамки восприятия действительности человеческим разумом! Я увидел мёртвые глаза. Нет, глаза были, красивые, с искринкой, какие бывают у больных, которых должны вот-вот выписать из больницы. Вот только в тех глазах не было жизни. Что за чепуха, подумал я тогда, как это можно определить? Отвернувшись к стенке, попытался заснуть. Слышал, как ворочался Николай, как по коридору осторожно сновали ночные дежурные. Долго ж тебе ещё лечиться, корил я себя, коль такая чушь гуляет в голове!
А утром сосед умер. Просто не проснулся и всё. Пришедший доктор констатировал смерть, и охнула пожилая нянечка, прислонившись к стене. Когда санитары вынесли тело, я заметил виноградную гроздь, которая по-прежнему лежала на тумбочке. Страшно. Ещё вчера я видел мёртвого человека, а понял, что он умер, только сегодня. Вот откуда это противное чувство, вот откуда предчувствие беды! Выходит, потеряв здоровье, я приобрёл дар предвидения? А, может, совпадение и ничего более?
– Осложнение, – грустно сообщила заскочившая на минутку Алёнка, посмотрев на пустую кровать. Она сыпала медицинскими терминами, и я, ничего не понимая, просто качал ей головой.
Потом, начиная заново ходить, я часто, облокотившись на подоконник, всматривался в силуэты людей, гуляющих по больничному саду. Вот тот почти здоров, а тот так и останется инвалидом, почти интуитивно определял я, а вот этот…. Этот не жилец. Он, конечно, выпишется из больницы и вернётся домой, да только через неделю его не станет. Скорая не успеет. Что это, откуда знаю?! У меня стучало в голове, а потом предательски слабели ноги. Сев на кровать, я тёр виски, пытаясь успокоится.
Из больницы домой меня сопровождала Алёнка. Она тараторила без остановки, то и дело поправляя воротник на моей рубашке. Таксист равнодушно посматривал на нас через зеркало и только хмыкал.
– Знаешь,– нерешительно тронув за рукав Алёнку, сказал я, как только жёлтое такси скрылось за поворотом, – ты только не пугайся, хорошо? Он не доедет сегодня до таксопарка.
– Кто, таксист? – испуганно спросила она.
– Да, он. Повезёт пассажиров вечером и его убьют. Прямо в машине. Задушат ремнём.
– Ты что?!
Я видел испуг на лице девушки.
– Алёна, послушай, сейчас тебе всё объясню!
Не знаю, поверила ли она мне в тот момент, когда я сбивчиво рассказывал о происшедших во мне переменах, но только вечером по телевидению сообщили о нападении на такси, в котором, к сожалению, не обошлось без жертв. В брошенной машине было обнаружено тело водителя. К тому же, пропала дневная выручка, как я и предполагал.
Алёнка, притихшая и расстроенная, уехала домой. Пытаясь привести в порядок свои мысли, в который раз мне не давал покоя один вопрос: как я это вижу? По глазам, по голосу, по силуэту? Чем человек, который скоро умрёт, отличатся от человека, который будет жить? В моей голове проносились тысячи вопросов, и ни на один вопрос у меня не было ответа. Просто чувствовал и всё!
Алёнка приходила ко мне каждый день после работы. А в выходные мы с ней под ручку выходили в близлежащий парк и дышали свежим воздухом. Она, наверное, свыклась с мыслью о моих сверхспособностях, поскольку не задавала лишних вопросов, и я был ей за это благодарен. Она водила меня по поликлиникам и покупала в аптеках разные лекарства. Я настолько привык к этому, что недоумевал: а как раньше один жил-то?
В июле Алёнка собралась к больной матери в Тернов. Показав мне билет на самолёт, грустно уткнулась в моё плечо:
– Ты только сильно не скучай, ладно?
– Ладно.
– Недельку поживу и вернусь. Всего семь дней!
Мне захотелось её поцеловать. Я повернул к себе Алёнкино лицо и сделал шаг назад.
– Ты что? – удивилась она, – Ты что-то увидел?
– Милая моя, тебе не надо лететь этим рейсом! – я прижал её к себе.
– Самолёт упадёт, да?
– Нет, не упадёт. Только я вижу, как он горит.
– Ты ведь можешь ошибиться, правда? А гореть он и потом может, когда я уже прилечу! Понимаешь, меня мама ждёт и очень волнуется. Ты ведь не видишь даты, не видишь?!
– Нет, только горящий самолёт….
Мне б удержать её, остановить! На колени встать и умолять остаться. Только я не сделал ни того, ни другого, потому что понял, что нельзя изменить судьбу, которая была написаны высшими силами ещё до её начала. И видеть конец этой судьбы выпало мне.
Моя Алёнка погибла через пять часов после нашего с ней разговора. После приземления лайнер выкатился за пределы взлётной полосы и врезался в ремонтный ангар. Пассажиры были эвакуированы из горящего самолёта. Погибла только одна пассажирка. Ей оказалась девушка, ради которой, наверное, я и выжил в той уже далёкой для меня автокатастрофе.
А вчера я впервые посмотрел на себя в зеркало. На меня смотрело одутловатое, искажённое душевной болью, лицо. В пустых глазах не было жизни. Ну, вот, и твоё время пришло, равнодушно сказал сам себе, коснувшись щеки. Наверное, пора! И впервые констатировал, что ещё ни разу не ошибся в своих видениях. Хорошо, что смерть моя будет лёгкой: уснул и не проснулся. Сердце….
Челюсть
Михаил Иванович умирал тяжело. Он то засыпал, то просыпался и смотрел помутневшими от боли глазами на дочь, на зятя, на ходики, что монотонно отстукивали последние часы его жизни. Диван, на котором лежал больной, поскрипывая, впитывал в себя проступающий холод умирающего тела.
– Папа, папа… – плакала Антонина, присев на табуретку. Он гладила шершавую руку отца и понимала, что однажды, совсем скоро, эта рука не ответит на её тепло и не вздрогнет от прикосновения.
– Ладно, Тоня, что ж поделать-то… – успокаивал жену Алексей, зять Михаила Ивановича.
Они уходили на кухню, плотно прикрыв дверь, оставляя умирающего наедине со своей болезнью.
Но иногда он просил есть, и Антонина с радостью бежала в комнату с маленькой мисочкой сваренного куриного бульона. Тогда казалось, что отец выкарабкается,
