ищут. Ничего, мы и пешком с Мишелем границу перейдем. Пестель знает мой адрес в Брюсселе,
напишет, как только в безопасности окажется». Вернувшись в зал, Джоанна сказала хозяйке на
медленном немецком языке: «Давайте, я вам помогу, полы помою, приберусь - пока не
открылись».
Обоз на Любавичи отправлялся в полдень. Джоанна, собрав вещи в холщовый мешок, - волосы у
нее были уже темные, хозяйка покрасила их настоем грецкого ореха, - вышла на улицу.
Теплый, почти весенний ветер дул с юга. Она, вспомнив свой сон, отчего-то улыбнулась. В
разрывах туч виднелось голубое небо, в лужах растаявшего снега гомонили воробьи. Джоанна
посмотрела на дорогу и замерла. «Нельзя двигаться, нельзя бежать, - напомнила она себе. «Это
вызовет подозрения. Стой на месте».
В конвое было два десятка солдат, конных, что сопровождали бричку, где сидели офицеры. У
Пестеля были связаны руки, непокрытая голова - замотана тряпкой. Джоанна услышала, как один
из офицеров кричит: «Проезжаем, не останавливаемся! Нечего в этой дыре делать. Нам надо до
вечера добраться в Белую Церковь, там его будут допрашивать, вместе с остальными
мятежниками!»
Никто даже не обратил внимания на маленькую, бедно одетую женщину, в шерстяном платке и
заплатанной юбке. Джоанна застыла, глядя ему в глаза. Пестель все смотрел на нее - пока телега и
конвой не скрылись из виду.
Она сжала мгновенно захолодевшими руками мешок и пошла к возам. Внезапно остановившись,
Джоанна обернулась в сторону Белой Церкви и жестко приказала себе: «Не смей! Не смей
рисковать. У тебя ребенок. Дети, - она покачнулась. Устроившись в телеге, натянув на себя свитку,
Джоанна закрыла глаза. Обоз медленно тронулся, она услышала скрип колес, щебет птиц.
Джоанна одними губами, сказала: «Мы будем сражаться дальше, обещаю».
Часть семнадцатая
Санкт-Петербург, лето 1826 года
-Это черновик, ваше величество, - Бенкендорф поклонился и положил на огромный, дубовый стол
лист бумаги. Кабинет был залит солнечным сиянием. Нева - широкая, синяя, волновалась под
легким ветром. Николай потрещал костяшками длинных пальцев. Присев, он стал внимательно
читать документ.
- Верховный уголовный суд приговорил к смертной казни четвертованием по 19-му артикулу
воинского устава:
Вятского пехотного полка полковника Павла Пестеля за то, что, по собственному его признанию,
имел умысел на цареубийство. Изыскивал к тому средства, избирал и назначал лица к
совершению оного. Умышлял на истребление императорской фамилии и с хладнокровием
исчислял всех ее членов, к жертве обреченных, и возбуждал к тому других. Учреждал и с
неограниченной властью управлял Южным тайным обществом, имевшим целью бунт и введение
республиканского правления, составлял планы, уставы, Конституцию, возбуждал и приготовлял к
бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи и принимал деятельнейшие меры к
распространению общества привлечением других.
Преподавателя Главного Инженерного училища полковника Петра Воронцова-Вельяминова, за
то, что по собственному его признанию, он руководил Северным тайным обществом во всем
пространстве возмутительных его замыслов. Составлял прокламации и возбуждал других к
достижению цели сего общества к бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи,
принимал деятельнейшие меры к распространению Общества привлечением других. Лично
действовал в мятеже с готовностью пролития крови, возбуждал солдат, освобождал колодников,
читал перед рядами бунтующих лже-Катехизис, им составленный, и взят с оружием в руках.
Николай поиграл пером: «Александр Христофорович, Воронцов-Вельяминов так все эти полгода и
молчит?»
Бенкендорф развел руками: «Ни слова не сказал, ваше величество. О других. О себе, он, конечно,
все признал, но вот добиться от него показаний на еще кого-то, - Бенкендорф вздохнул, -
бесполезно. Впрочем, этот Пестель такой же. Вы ведь сами их допрашивали».
Николай вспомнил тусклый огонек свечи и синие, упрямые глаза человека, что стоял напротив
него. «Я вам, - Пестель вскинул голову, - все сказал, ваше величество, касательно моих взглядов на
будущее России и участия в заговоре. Если вы от меня хотите раскаяния добиться - этого не будет.
Я раскаиваюсь только в том, что мы действовали недостаточно решительно. И более я ничего
говорить не собираюсь».
-Alexandre рассказывал, у Наполеона такие глаза были, - вспомнил царь. «Тоже любимчик моего
старшего брата, как и Воронцов-Вельяминов. Пригрели на груди змею. Чего им не хватало,
наследники лучших фамилий, богатые люди…»
-Полковник, - почти ласково сказал Николай. Отпив кофе, император порылся в бумагах, что
лежали перед ним. «Ваш сообщник по бунту, подполковник Муравьев-Апостол признался, что у
вас в сожительницах была некая авантюристка, француженка. Мадам де Лу, - прочел он:
«Воронцовы-Вельяминовы, у них тоже приемный сын был, Мишель де Лу. Я же велел
Бенкендорфу навести справки. Он сначала на стороне Наполеона сражался, а потом к Боливару
отправился, там и погиб. Эта де Лу - вдова его. Предатель на предателе, а не семья. И еще
письмо..., - Николай, невольно, поморщился
Письмо пришло от короля Нидерландов.
-Мой дорогой царственный брат, - писал Виллем, - моя невестка, ваша сестра, принцесса Анна,
сообщила мне о том, что в Санкт-Петербурге находится мой подданный, малолетний внук ее
светлости вдовствующей герцогини Экзетер, Мишель де Лу. Родственникам ребенка сейчас
запрещено выезжать из России, в связи со следствием по делу о возмущении против Вашего
Величества.
Не вмешиваясь в суверенные дела вашего государства, я все же, мой дорогой брат, настаиваю на
том, чтобы мальчик был передан под покровительство нидерландского посла в России и
доставлен в Амстердам, где его примет на свое попечение вдовствующая герцогиня Экзетер.
Николай выругался. Бросив Бенкендорфу письмо, он ядовито сказал: «Так ты читаешь их
переписку! Откуда Виллем узнал, что мальчишка здесь? И где его мать, вместе с Пестелем ее не
поймали! Где, я тебя спрашиваю!»
Бенкендорф разгладил бумагу: «Ваше величество, они, должно быть, успели известить своих
родственников до того, как вы распорядились перлюстрировать их письма. Герцогиня Экзетер -
мать мадам де Лу, она знает, чуть ли ни всех европейских монархов..., - голос Бенкендорфа угас.
Николай, сочно, заметил: «Хорошую дочь она воспитала. Из-под земли мне эту мадам де Лу
достаньте. Она не просто сожительница этого Пестеля, она, наверняка, агент европейских
бунтовщиков».
Мальчишку пришлось отпустить. В марте, с началом навигации его отправили в Амстердам, на
первом же корабле, под присмотром чиновника из посольства. Бенкендорф потом доложил, что у
Пантелеймоновского моста, - «в змеином логове», - поправил его Николай, - только улыбнулись,
получив высочайшее распоряжение.
-Конечно, - император раздул ноздри, - они все это и подготовили. Теперь пусть следят
внимательно, сын их и в крепости, но эта мадам де Лу где-то на свободе, хотя, - вздохнул Николай,
- она могла границу и пешком перейти. Как только мы покончим с этими мерзавцами, - он
похлопал рукой по папке, - мы займемся укреплением рубежей империи. Евреев надо загнать
обратно в черту оседлости, запретить им появляться в столице...
-Их здесь и нет, ваше величество, - удивленно отозвался Бенкендорф.
-К Апраксину рынку сходи, Александр Христофорович, - посоветовал император, - там от них не
протолкнуться. Все проездом, с обозами, все торговцы. Надо строго наказывать за незаконный
переход границы, это ведь они проводят людей в Европу. Надо посылать на каторгу за
контрабанду…, Потом за это примемся.
- Я жду, полковник - раздраженно сказал Николай. «Я знаю, что мадам де Лу родственница вашего
приятеля, Воронцова-Вельяминова. Что она делала на Украине и где она сейчас?»
Пестель только усмехнулся: «Ваше величество, рискую навлечь на себя немилость, напоминая вам
об этом, но честь дворянина не позволяет мне обсуждать такие вещи с кем бы, то, ни было».
-Я его тогда чуть не ударил, - мрачно подумал Николай, просматривая список. «Но сдержался,
слава Богу».
-Хорошо, - наконец, сказал он. «Шесть - четвертовать, и тридцати одному отрубить голову.
Замечаний по срокам каторги у меня нет. Передавайте дело на рассмотрение в Верховный
