уже мы ехали) и поехали дальше до угла Большого и Каменоостровского проспектов. Там пришлось долго ждать трамвая № 2, идущего с Михайловской в Новую Деревню, и, наконец, мы добрались до вокзала Приморской железной дороги.
Недалеко от подъезда нас встретил Антонов и жестами показал, что нужно вернуться к мосту, и, уже подойдя к нему, он посоветовал идти пешком на станцию Ланскую, сказав, что ему не нравятся два господина, следившие за кем-то у самого вокзала.
Идти нам пришлось верст пять, все по знакомым местам, по которым я так часто, сначала на извозчике, потом в коляске или на автомобиле ездил к близким и друзьям, а теперь… мерил расстояние собственными ногами, да еще в такой обстановке.
Мы пришли рано на станцию Ланскую, долго бродили кругом и, когда подошел поезд, спокойно сели в него.
В условленном вагоне — втором от паровоза — жены не оказалось, не нашли мы ее и в первом, и я начал уже тревожиться, не случилось ли с ней чего-либо в городе, но она оказалась в следующем, третьем вагоне. После Парголово она перешла в наш вагон со своей спутницей, и мы спокойно продолжали наш путь, сидя в разных углах вагона. В Дибунах, последней станции перед Белоостровом, наш вагон, как и все прочие, заперли на ключ, чтобы выпускать пассажиров в Белоострове поодиночке только после проверки документов. Невольно напрашивался вопрос, кто и как произведет проверку, узнают ли меня или нет? У меня на руках, для представления при проверке, был паспорт моего спутника, и как-то странно, но в эту минуту у меня не было более никакого страха.
Когда поезд подошел к Белоострову, Антонов взглянул в окно, чтобы посмотреть, кто вскочит на подножку для проверки паспортов, и шепнул мне на ухо: «Славу богу — наш».
Мы все спокойно вышли из вагона, держа в руках паспорта, никто не взглянул в них, и так как наш вагон прошел дальше вокзала, то мы все совершенно беспрепятственно вышли через калитку на шоссе и отправились вдоль дороги, постепенно удаляясь от вокзала. Влево от нас, в расстоянии полверсты, ясно была видна река Сестра — граница Финляндии. Между нею и дорогой не было ни души, и мне казалось, что следовало только еще отойти от станции и прямо идти по лугу к реке. Я сказал об этом Антонову, но он только улыбнулся и ответил: «Не так это просто, — пограничная стража стоит на своих местах и перестреляет нас как куропаток».
Нужно было еще ждать почти два с половиной — три часа, когда совсем стемнеет, и уходить с дороги, чтобы не дать повода обратить на нас внимание. Мы отошли версты полторы от станции.
Жена Антонова простилась с нами, взяла проезжавшего пустого извозчика и отправилась к себе на дачу — на случай нашего обнаружения в вагоне мы условились, что едем смотреть дачу на зиму, — и мы вчетвером, Антонов, его зять и мы двое, направились обратно, по направлению к станции, но скоро свернули с мощеной дороги к одинокому домику в конце боковой дороги. Дом был хорошо освещен электричеством, но внутри было очень грязно. Нас встретила отвратительная чухонка и сказала на вопрос Антонова, что муж ее на вокзале и сейчас придет. Когда мы вошли, с грязного дивана поднялась заспанная фигура мужчины, почему-то сразу показавшаяся мне знакомой. Потом оказалось, что это управляющий английским магазином Друза, англичанин, тоже убегающий из столицы.
Через минуту явился хозяин домика, в котором проживал участник нашего побега. Из-за отъезда именно его нам пришлось ждать два дня. У меня было совершенно спокойно на душе; казалось, что все опасное осталось позади. Мы стали закусывать взятым с собою хлебом с маслом, и я спросил хозяина дома, все ли в порядке и можем ли мы считать себя в безопасности? Его ответ не очень, однако, успокоил меня.
«Как вам ответить, — начал он, — три четверти опасности вы прошли, а четверть еще впереди».
На мой вопрос, что именно опасного впереди, он дал такой недвусмысленный ответ:
«А вот что: если ваш отъезд из города обнаружен и захотят задержать вас, то, несомненно, дадут знать по телефону нашему коменданту, тот позовет кого следует и даже может послать за мною, либо за моим жильцом, и если ваши приметы будут точно указаны, то нам ничего не останется, как отвезти вас к коменданту, а тот, конечно, сразу отправит на Гороховую. А может случиться и так: солдаты теперь занимают посты на ночную смену, и мало ли кто может зайти и сюда, направляясь к своим постам, просто на огонек, и если войдут и спросят, кто вы такие, — мы ответим, что вы зашли и просили обогреться, а если им вздумается отвести вас к коменданту, то что же мы можем сделать?»
Не могу сказать, чтобы это рассуждение не встревожило меня. Раздумывать было, однако, нечего, да и времени не оставалось; хозяин квартиры посоветовал нам тут же уйти из освещенного помещения, опасаясь, что огонь скорее привлечет непрошеных гостей, и повел нас троих — меня, жену и англичанина — в темное помещение где-то неподалеку во двор соседнего дома, занятое, по-видимому, столярной мастерской. С трудом нащупали мы скамейку, на которой могли сесть. Двери оставили полураскрытыми и попросили нас не разговаривать и не курить.
Томительно тянулось время до 8 часов; положение было неприглядное, но чувства страха как-то просто не было. Какое-то отупелое безразличие владело всем существом. Время я считал по моим часам с боем. Стало совсем темно.
Ровно в 8 часов вошел Антонов и сказал: «Теперь все готово — можно идти». Мы вернулись в прежний дом, в котором нашли еще двух мужчин — английских офицеров, бегущих из России, и нескольких солдат, собравшихся вести нас на границу. Антонов вызвал меня в соседнюю комнату и заявил, что его помощники требуют выдать им деньги вперед, а без того не согласны вести. Пришлось не рассуждая подчиниться, потому что выбора у нас все равно не было, а так как сам он еще раньше сказал, в изменение того, что он прежде предполагал, что доведет нас только до речки, а на финляндскую сторону уже не пойдет из опасения, что не сможет
