вернуться оттуда, то я сказал ему при его сотрудниках:
«Берите и вашу долю. Будет благополучно — тем лучше, случится беда — мне деньги не будут больше нужны».
Я передал ему еще 1000 рублей сверх того, что было условлено. После этого нас троих, раньше других, повели из дома, оставив в нем пока двух английских офицеров на вторую партию.
Первым встал высокий солдат с большой черной бородой, вторым я, уцепившись за перемычку его шинели, за мной жена, поддерживаемая Антоновым, а в хвосте — англичанин. Темнота была кромешная. С величайшими предосторожностями, молча выбрались мы по мосткам на шоссе, пересекли его и стали перебираться на луг через канаву. Я оборвался с дощечки, перекинутой через канаву, и с трудом выбрался из скользкой грязи, каким-то чудом не потеряв даже калош. По лугу идти было лучше, глаз начал привыкать к темноте, стали мы различать проблеск воды в речке и подошли к тому месту, где должна была находиться лодка с финляндского берега…
Лодки не оказалось. Наши провожатые порядочно струхнули, особенно тот, кто вел нас, не скрыв своего смущения словами: «Речки вам не переплыть, а возвращаться тоже ни к чему». Он тихонько свистнул — ответа не было. Мы стояли в раздумье, конечно, очень короткое время, но оно нам казалось бесконечно длинным, как вдруг мне послышался недалеко с правой стороны плеск воды, и скоро с крутого берега я различил, что подошла небольшая лодка с гребцом, стоявшим на корме. Он причалил к берегу плохо, не боком, а носом. Пришлось спускаться по крутому берегу, не видно было, куда поставить ногу. Первой спустили жену, — она встала на дно лодки и, конечно, раскачивала ее. Я чуть не оборвался с берега прямо в воду и, садясь в лодку, едва не опрокинул ее. Жена подвинулась к гребцу, я подполз к ней, а на носу примостился англичанин. Мы простились с Антоновым, и лодка стала тихонько пересекать речонку. Пристали мы к противоположному берегу опять неудачно — прямо уткнулись кормою, и выбраться из шатающейся лодки не было никакой возможности. Гребец, оказавшийся потом финляндским офицером С., кое-как приблизил лодку бортом, жена выбралась гораздо ловчее, чем я, сверху к ней протянулась невидимая рука, и она взобралась наверх крутого откоса. Я же обрывался несколько раз, едва не скатился обратно в воду. Выбиваясь из сил, я с трудом добрался до края обрыва, попал головою в сучья дерева и кое-как, почти на четвереньках вполз наверх. Тут мне тоже кто-то помог; это оказался финляндский солдат по фамилии Пананен, сказавший мне на очень чистом русском языке:
«Мы вас караулим третий день и уже думали, что вы пропали».
Незаметно из темноты выполз наверх англичанин, и мы стали было громко разговаривать, не скрывая своей радости спасения, но нас разом, однако, усмирили наши новые спутники словами:
«Что вы? Ведь на том берегу ваши солдаты, они станут стрелять на голос, и тогда что?»
Мы замолкли, постояли несколько минут, зашли за стенку какого-то длинного сарая, отдышались и пошли прямою просекою на ясно видимый вдали электрический фонарь станции Равийоки.
Незаметно, без всякой усталости, шлепая по лужам и по грязи, прошли мы почти две с половиной — три версты до вокзала, вошли в него, и наши провожатые сдали нас дежурному агенту, заменявшему коменданта М., который должен был быть предупрежден моим знакомым финляндцем о нашем появлении. Агент позвонил куда-то по телефону, ему ответили, что нас ждут на ст. Териоки, где и приготовлен ночлег, по-видимому, в карантине, и он стал писать нам документ о личности, сказав мне, что отлично меня знает, потому что часто видел в Петрограде у покойного Плеве, когда он был статс-секретарем по делам Финляндии.
Мы решили ждать поезда, немного разочарованные тем, что нам нельзя поехать прямо до Выборга, где нам хотелось отдохнуть 2–3 дня от всего пережитого и приготовиться, в особенности в денежном отношении, к дальнейшему пути.
Скоро появился комендант М. в сопровождении своего помощника. На нашу просьбу помочь нам отправиться прямо в Выборг, он позвонил по телефону, о чем-то наставительно и решительно говорил по-фински и затем сказал, что мы с женой можем ехать прямо в Выборг и что поезд будет готов через 20 минут. Подошли наши отставшие спутники, английские офицеры, пришел «отрекомендоваться» наш «лодочник», бывший гвардейский офицер, и нас отвели прямо-таки с почетом к поезду, поручили особому вниманию обер-кондуктора, и комендант М. на прощание сказал нам, что в Выборг уже дано знать и что на вокзале нас встретит комендант города.
Вошли мы в отведенное нам отделение совершенно пустого вагона 1-го класса и не поверили своим глазам: образцовая чистота, тепло, бархатные диваны, графин с водой, электрическое освещение, ни соринки на полу. Жена, как только села на свое место, перекрестилась и сказала: «Господи, да ведь это рай, где это мы?» — и моментально уснула как убитая, после пяти бессонных ночей. Я не смыкал глаз. Сознание спасенной жизни чередовалось с мыслью о разлуке с родиной и со всеми, кого я оставил на произвол судьбы, было и радостно и горестно, и порою какое-то безразличие притупляло остроту того и другого.
Через два с половиной часа мы подъехали к Выборгу. Я с трудом разбудил жену, мы вышли на платформу, где какой-то господин в цилиндре искал уже нас.
Это и был комендант города, директор Карельского народного банка Рантакари, знавший меня тоже понаслышке, а может быть, даже когда-либо обращавшийся ко мне. Он повел нас к выходу, посадил на приготовленного извозчика, сам сел на другого, попросил извинения за то, что, получив поздно извещение о нашем прибытии, не мог приготовить нам лучшего экипажа, и привез нас в гостиницу Андреа. Было ровно 12 часов ночи. В ту минуту, когда мы вошли в ярко освещенный вестибюль, из соседней, еще более ярко освещенной столовой раздались, точно по какому-то волшебному заказу, звуки моего любимого глинкинского романса «Не искушай меня без нужды». Каюсь, я просто остолбенел, и немного не хватало, чтобы я расплакался.
Мы наскоро поужинали и легли спать в чистую постель, ясно понимая, что никто не придет и не арестует нас больше. Начиналась новая, скитальческая жизнь.
Она
