отрицательно покачал головой.
– Нет, спасибо, отец, – ответил он. – Я просто немного молился.
– Немного? – повторил подошедший с добродушной усмешкой. – Я давно заметил, как ты вошёл, и это странно: молодёжь твоего возраста редко проводит столько времени в Доме Господнем. – Он наклонился, чтобы обнюхать его одежду, как охотничий пёс, и почти сразу добавил: – Теперь понятно: ты моряк и редко бываешь в церкви, так?
– Как вы узнали, что я моряк?
– По запаху смолы. В молодости я был капелланом флота, и тогда мог по запаху определить, чем занимается каждый на корабле. Например, от грот-мачтовых матросов пахнет парусиной, от плотников – смолой, от коков – рыбой, а от юнг – трюмом.
– А от священников?
– Если плохие, то вином. Если хорошие – хлебом. – Сморщенный старичок широко улыбнулся. – Ах, как я скучаю по тем временам! – воскликнул он. – Здесь большинство людей пахнет навозом. – Он снова внимательно посмотрел на собеседника. – Не хочешь ли исповедаться? Это часто проясняет мысли.
– Благодарю, отец, – искренне ответил тот. – Но, думаю, сегодня мои мысли ясны как никогда, и, вероятно, единственное, чего я добьюсь, – это запутаю вас.
Старик широко взмахнул рукой, указывая на грубые стены вокруг.
– Тебе это помогло? – спросил он.
– Очень, – признался уроженец Маргариты.
– Благословен Бог! – воскликнул старик, явно сбитый с толку. – Да простит меня Господь, но, видимо, я плохой священник: мой дух возвышается тем сильнее, чем больше церковь, в которой я нахожусь. В соборе Бургоса моя душа поднималась к колокольне, но в таком месте, как это, она обычно остаётся на земле.
Растерянный капитан Жакаре Джек оглядел его с ног до головы, с заметным недоверием.
– Вы точно священник? – наконец спросил он.
– Если ты тоже сомневаешься, нас уже двое, – весело ответил старик, хотя тут же сменил тон и добавил: – Да, сын мой, да! Сколько себя помню, я священник и не жалею об этом. Просто твой запах навеял мне ностальгию. Когда проводишь мессу на палубе галеона с девяноста пушками, даже собор Бургоса кажется смешным.
X
С первыми проблесками рассвета карета его превосходительства дона Эрнандо Педрариаса покинула молчаливый особняк, миновала массивные ворота высокого каменного забора и направилась к дремлющему городу Ла-Асунсьон. Но, не успев выйти из густого леса на открытые просторы плодородной долины, трое вооруженных мужчин внезапно выскочили из кустов и наставили тяжелые пистолеты на старого кучера, который чуть не свалился с козел и не разбил себе голову.
Они заставили его снять яркую униформу, привязали к дереву так, чтобы он смог освободиться не раньше чем через несколько часов, а перед тем как продолжить путь, Селесте подошла к нему и искренне поцеловала в щеку.
– Прости, Хервасио, – сказала она. – Но так будет лучше для всех.
С комическим жестом она засунула под его длинные грязные красные кальсоны мешочек с монетами и добавила:
– За неудобства.
– Вы уверены в том, что делаете, сеньорита? – с явной горечью спросил старик. – Дон Эрнандо будет преследовать вас до конца света.
– Мир очень большой! – ответила она, нежно погладив его по волосам. – Очень большой! Не волнуйтесь. Теперь у меня есть, кому меня защитить.
Ему вставили кляп, и вскоре они отправились дальше, с Хусто Фигероа на козлах, одетым в униформу кучера, и Себастьяном и Мигелем Эредиа, сидевшими напротив улыбающейся девушки, которая выглядела такой же взволнованной и счастливой, как подросток в день своего первого выхода в свет.
Через некоторое время она извлекла из-под своего сиденья тяжелый сундук, который торжественно открыла, показывая, что он почти переполнен великолепными жемчужинами самых разных оттенков.
– Лучшее за этот год! – воскликнула она, беря в пальцы огромный почти черный экземпляр в форме груши. – Посмотрите на это! – добавила она. – Даже королева отдала бы за нее палец.
– Оставь себе! – сразу предложил ей брат. – Повесь на шею, чтобы напоминала тебе день, когда ты стала вне закона. – Он кивнул в сторону густого леса, который они только что оставили позади. – Этот Хервасио прав, – добавил он с тоном, который ясно давал понять Её обеспокоенность… Дом не потерпит, чтобы мы грабили его безнаказанно.
Ты уже годами это делаешь, – заметила она с очаровательной гримаской, одновременно пряча чёрную жемчужину в декольте. —Она остаётся у меня!
И что они могут сделать? —вме-шался Мигель Эредиа, его скептицизм был очевиден по тону. —Когда они узнают, нас уже не будет рядом.
Никогда нельзя знать наверняка,
отвечала его дочь с некоторой зага-дочностью. —Можешь быть уверен: с Эрнандо всегда всё непредсказу-емо. Я его не боюсь, но бдительность терять не стоит.
Когда они подъехали к первым домам города, карета, достигнув перекрёстка у крошечной часовни, свернула на дорогу, ведущую к Санта-Ане. Немного позже, в самом сердце долины, крестьяне начали бросать камни им вслед, выкрикивая оскорбления, и тут же убегали.
И неудивительно: роскошная карета с претенциозными гербами на дверях и тяжёлыми шторами из парчи на окнах была для большинства жителей
Маргариты символом тирании.
По горькому опыту они знали, что увидеть её за пределами Асунсьона предвещает беду. «Бурные чёрные кони дона Эрнандо Педрариаса Готарредоны редко покидали столицу без важной миссии, которая почти всегда сводилась к усилению гнёта непомерных налогов.
Для местных жителей появление такой кареты было подобно появле-нию гиен, привлечённых запахом падали. Многие готовы были пожертвовать годами своей жизни, чтобы хоть раз выстрелить в несчастных животных, даже осознавая, что те не виноваты в происходящем. К середине дня эти же кони, уже измотанные, пересекли Санта-Ану и направились к Арикагуа. Золотая карета представителя Севильской торговой палаты была лучшим пропуском для передвижения по острову Маргарита без препятствий. Именно тогда Селеста Эредиа оглядела роскошную обивку и шёпотом произ-несла:
–Я бы с удовольствием её сожгла.
Её брат посмотрел на неё без особого удивления и спокойно ответил:
Подожди, пока мы доберёмся до Мансанильо.
Ты позволишь мне это сделать?
Разумеется!
До конца пути девушка не произнесла ни слова. Она закрыла глаза не для того, чтобы отдохнуть от тряски, а чтобы заранее насладиться глубоким удовлетворением, которое она испытает наблюдая как ненавистная. карета превращается в пепел.
Для остальных жителей острова эта карета символизировала тиранию, но для Селесты Эредиа она олицетворяла ещё и порок.
Именно здесь, среди её тесных, обитых ярко-красной тканью стен, она впервые заметила – ещё даже не считая себя взрослой женщиной
– похотливые взгляды страстного любовника своей матери. Именно здесь, вдали от её глаз, дон Эрнандо Педрариас начал своё долгое и извращенное сексуальное домогательство.
По какой-то странной причине, которую Селеста никогда не могла понять, удушающая теснота кареты и её постоянная тряска,
