пятиться. Воздух под бузиной заклубился туманом, она встала и, охваченная мглой, двинулась за мною вслед. Стрекозы ровной эскадрильей гудели впереди, замыкали шествие изумрудно-блестящие лягушки.
— Ну куда ты торопишься? — сказала она, оказавшись слева от меня, почти вплотную. — Не я призвала тебя, меня просили… но я слежу за тобою. Иногда мы встречаемся. Ты должен помнить. Однажды, весной…
— Если б я всё помнил, наверное, голова лопнула бы, — мрачно ответил я, раздосадованный всеми этими «мальчиками» и «детками». — Чего тебе, дух?
— Это ещё кто тут дух? — оскорбилась собеседница. — Дурак ты. Ослеплённый совершенно… — Она дотянулась до меня и почти погладила по щеке. — Меня просили передать тебе…
— Кто этот проситель? — отозвался я.
— Вот это меня просили передать, — договорила она своими бескровными устами и протянула руку. — До тебя теперь не докричишься.
Я взял у неё корзинку. В вереечке из ивовой лозы лежал веночек — я увидел те же цветы (в основном, конечно, жёлтые), что и тогда, давным-давно — в детстве, на рубежах февраля. Те же цветы, обещающие впереди страсть, боль и предательство. Она улыбнулась мне ещё раз, недобро, и истаяла сверкающими пылинками в саду, где вечер золотой сияет… Стрекозы канули бесследно. Я потрогал веночек — красивый до ненастоящести. Что-то среди цветов больно кольнуло меня в палец.
— Ай, — сказал я и проснулся.
— Безобразие, — сказала Гамелина и шмыгнула носом, — мало того, что ты всё время дрых как сурок, так ещё и орёшь мне в ухо. А фильм очень хороший. Только он её полюбил, как девушку сожгли… почти что. Всё равно он уехал. Да, я никогда не думала, что этот Бонд бывший так играть может, он тут совсем лысый. Дай мне платок носовой, я свой где-то выронила, наверное, у вас.
Мы вышли из кинотеатра, в лицо пахнуло свежестью, улица опустела, сеялся почти неразличимый дождик.
— Давай доедем до Обсерваторской? Пройтись хочется. Столько впечатлений, — раздумчиво сказала Аня, завидя приближающийся троллейбус.
— На тебе, Гамелина, платочек, — ответил я, — делай с ним что хочешь. Ты не испугаешься, если мы встретим кого-то не того по дороге?
— Я боюсь споткнуться, потому что плохо вижу, — рассеянно ответила Аня, впихивая платочек куда-то в вырез «мешка». — А так… ну ты же всё предвидишь, правда?
— Это стоит недёшево, — буркнул я.
— Спекулянт, — хихикнула Аня.
XII
Хруп да хрум всё под окном,
Кто грызёт и гложет дом?
Это гость чудесный,
Ветер поднебесный!
Дни Яблок. Дни меж псом и волком, меж октябрём и ноябрём, между мирами — всюду туман.
— Помнишь, нас, малых, пугали, что на Вольговой горе ночью пляшут призраки? — делано равнодушным голосом сказала Гамелина. Мы шли по улице, было тепло и пахло прелыми листьями.
— Да-да, — рассеянно ответил я, вспоминая гамелинские манипуляции с носовым платком. — Там, на неведомых дорожках, танцуют черти в босоножках…
Гамелина хихикнула, я спохватился.
— Если хочешь, давай туда слазим, к обсерватории, — быстро сказал я, — только там ни призраков нет, ни танцев. Только сторож астматический. С собачкой.
— А собачка какая? — живо поинтересовалась Аня.
— Глухослепонемая. — убедительно сообщил я, — порода муму.
Идём, — заторопилась Аня, — я должна это видеть. Настоящее страшко.
— Могу проводить короткой дорогой, — галантно просипел я.
— О, да, — сказала Гамелина с придыханием и даже похлопала ресницами.
— Что мне за это будет? — не удержался я.
— Я знаю одну сказку, правда, страшную, — ответила Аня после некоторого молчания.
— Ну, расскажи ее мне, — попросил я, — будем бояться вместе.
Мы пролезли сквозь дыру в ограде обсерватории и шли по парку темной аллейкой, гравий поскрипывал у нас под ногами.
— Ты точно этого хочешь? — с явным сомнением в голосе поинтересовалась Аня.
— Я очень многого хочу, — подхватил я. — теперь.
Мы взобрались на горку, холм-останец. Некогда великие ледники, отступая, обрушиваясь на податливую твердь водою и камнями, гнали перед собою волнами-холмами самоё землю — и оставили немало подобных в нашем краю.
С вершины холма была слышна Сенка, погромыхивал трамвай, коротко взвывая, уезжали троллейбусы, уютно светились окошки в домах сразу за горкой, и отовсюду, со всех четырёх сторон, длинными седыми космами наползал туман. Аня огляделась и увидела повалившуюся прошлой осенью сосну.
— Я устала, — сказала Аня, — давай отдохнём? Тут можно сесть.
— А сказка? — спросил я, подстилая свою куртку.
— Ты так не замёрзнешь? — поинтересовалась Аня.
— Надеюсь, что нет, — ответил я, пытаясь придать голосу таинственность.
— Я расскажу её так, как рассказывали мне, — проговорила Аня, — постараюсь не менять слова. А страшная она или нет — решишь сам.
— Я весь одно сплошное, внимательное ухо, — сказал я, раздумывая, можно ли обнять Гамелину или она станет брыкаться.
— Давным-давно… — начала Аня.
— Когда свиньи пили вино, — фыркнул я и всё-таки её обнял.
— Ты вечно всё опошлишь, причём тут свиньи… — возмутилась Гамелина и даже не подумала двигаться. — … Один парень, подмастерье… ученик. В аптеке он смешивал зелья и вообще был сыном лекаря, — продолжила Аня и ухватилась за хвост собственной косы. — Как-то раз, в мае, когда все плясали у шеста на лугу, пошёл в лес и встретил там, в лесу, возле родника со сладкой водой…
— Клеща, — не удержался я.
Аня вздохнула и отодвинулась, а я ощутил странный гул, словно звон из подземелья.
— Даник, — сурово сказала Гамелина. — Для глупых разговоров надо было приглашать в кино Ромчика или Юру. Я пытаюсь рассказать страшную историю, а ты ржёшь всю дорогу, как пингвин какой-то…
— Извини, — залебезил я, борясь с видениями ржущих пингвинов. — Больше не буду.
— Ещё раз перебьёшь, я сделаю выводы, — строго резюмировала Гамелина. — Девушку он встретил, когда думал, что заблудился, понятно? Девушку!
— Так они встретились в лесу? — уточнил я, — в мае? Где-то рядом росла бузина? Или боярышник?
— Да, — глухо сказала Аня.
— Ты сказала — у родника? Да? — продолжил я со знанием дела. Так бы и говорила — парень встретил ведьму. У них в мае гон и всё зелёное…
— Тебе неинтересно рассказывать, — вздохнула Аня. — Ты предвидишь всё… почти, — закончила она с немалой язвительностью в голосе.
— Молчу-молчу, — отозвался я, — продолжай. Ведьма, парень, мир, труд, май.
Гамелина вытащила из кармана очки, дохнула на стёклышки, протёрла одно за другим и зачем-то посмотрела на меня сквозь них. Соскребла краешком ногтя с одного стёклышка нечто и вовсе неразличимое, нацепила очки и продолжила.
— Они говорили долго, солнце взошло высоко и стало клониться к закату, в городе заиграла труба, и юноша сказал девушке, что вернётся завтра, что нашёл свою невесту, что приедет за
