вышли на площадку.
— Чем у вас это так странно пахло? Духи в тесто добавляете? — спросил я. Гамелина пристально рассматривала изнанку собственного пальто.
— Давай поднимемся к тебе, — предложила она, — тут подкладка разошлась, я быстренько прихвачу и пойдём. Чёрная нитка найдётся?
— И белая, и красная, и просто катушки пустые, — ответил я после некоторого молчания, — ты не думаешь, что к тебе ближе?
Аня глянула на меня быстро и как-то вскользь.
— Ну, Даник, — пробормотала она, — во-первых, я не хочу возвращаться, во-вторых, Эмма тут же мне сто дел найдёт, и в кино мы точно опоздаем. И ниток чёрных у меня почти не осталось, и так вчера весь вечер над машиной просидела — считала и пересчитывала.
Мы поднимались вверх, световой фонарь пропускал рассеянный осенний свет и тени от туч, приносимых ветром с севера.
— И что ты считала, — спросил я перед нашей дверью, — деньги?
— Если бы, — вздохнула Аня, — хвосты, узлы и нитки эти.
С тем мы в квартиру и вошли.
Дома всё было традиционно — сквозняк, пылинки, танцующие в робком луче света, заспанная Бася и приёмник, гнусавящий в маминой комнате.
— Кто-то подумает, что здесь все дома, и не зайдёт, — отбивалась от меня мама по поводу радиоточки.
— Кто-то подумает, что у нас не все дома или все умерли — живые таким голосом не разговаривают.
— А вот о смертях не надо, — подытоживала мама. — Начитаешься вечно дурни всякой и бубнишь тут по углам…
— Давай, Гамелина, — сказал я, — быстренько на кухню, сейчас тебе иголки и нитки обеспечу.
Аня заколола косу наверх и пошла вперёд, как-то покорно пошла, даже не огрызнулась.
Я вернулся минут через пять, с жестянкой, в ней мама хранила швейные принадлежности и пару перегоревших лампочек под штопку. Аня, стоя у кухонного окна, рассматривала швейную машинку.
— У вас настоящий ножной Зингер, — очень довольным голосом сказала она, — рабочий.
— Настоящий, правда. Только не Зингер. Но из тех. Старый, но работает, даже джинсовку строчит, — сказал я, — и ещё в нём есть тайная шкатулочка, там у мамы какие-то специальные нитки.
— Наверное, сороковка, — словно сомневаясь, пробормотала Аня, пробежалась пальцами по внешней панели машины, нашла шкатулку, открыла, пошарила в ней. — Ну, точно. Она, — довольно заметила Гамелина и достала катушку чёрных ниток. — Где вы её только взяли, такая редкость…
Она сняла пальто, села и вывернула его наизнанку, стала видна подкладка, действительно разошедшаяся внизу по шву.
— Ну, расскажи мне чего-нибудь, Даник, — попросила Гамелина, вдевая нитку в иголку, — тут, конечно, на пять минут работы, но не молчать же…
— Может, я радио погромче сделаю? — предложил я. — Там передача интересная как раз.
— Расскажи мне что-то ты, это интереснее, — попросила Аня и ловко перекусила нитку. Я ощутил волнение и закашлялся.
— Ты вывязываешь какие-нибудь узоры, Гамелина? — спросил я.
— Ну да, — буркнула Аня, не поднимая головы, — как без них. Чаще всего, конечно, косичка или вот — виноградная гроздь. Её все хотят, это и несложно. Хотя требуется ловкость с иголкой, там это продевание.
— Нет, — отмахнулся я, — я про традиционные. Такие, как всегда были.
— Ну, это Эмма, — ответила Аня как-то бесцветно. — Она именно такие и вяжет, бывает, с закрытыми глазами вяжет и вроде молчит, а прислушаешься — шепчет… Очень страшно бывает… бывало. Так вот, она всегда лепит такое… традиционное. Иногда, по мне, даже скучновато.
— И что это бывает? Традиционное…
— Ну, вот она тулит звёздочки такие, знаешь, все почему-то с восемью лучами.
— Такие развеивают зло, — довольно сказал я. — Называются: «на восемь ветров».
— Или вот — недавно одной связала, не кофта, а сплошные ромбы. Девять ниток взяла.
— Это от сглаза, между прочим, любой взгляд недобрый обломается.
Аня закончила шить и перекусила нитку.
— А я, — сказала она, — знаю такой узор, «рыбы» называется, и очень мне он нравится. Если ты решил всё-таки позвать меня на день рождения — я смогу связать тебе свитер с этими рыбами. Хочешь?
— Я давно тебя пригласил, — сказал я, удивляясь лёгкости своего же тона, — тебе нужны подтверждения?
— Ежедневные, — ухмыльнулась Аня, — ты же знаешь, наверное, это повышает самооценку. Для нас, близоруких, она важна.
Гамелина вонзила нашу иглу с намотанной на неё нашей же ниткой в широкий ворот своего «мешка», встала, надела пальто и проверила карманы.
— Всё в порядке, — прощебетала она, — пять минут, и всё. Пошли.
Я поставил жестянку с нитками на стол и вышел вслед за Гамелиной. В дверях Аня запнулась и помахала руками.
— Ой! — удивилась она. — Тут у вас что? Паутина? Как что-то разорвалось, тоненькое. К лицу липнет. Тьфу… — Она отёрла лоб платком.
Я оскорбился за собственный порог.
— Там у нас, Гамелина, колючая проволока и мины, но ты проходишь спокойно, у тебя по немецкому пять.
— И что? — набычилась Аня, глядя, как я закрываю двери. — А что должно быть? Два?
— Ну, ты знаешь все эти «ахтунг, форвертс, цурюк»?
— Вроде да, — всё так же подозрительно согласилась Аня.
— И колючая проволока их знает хорошо, вы всегда договоритесь.
— Не смешно, — надменно высказалась Гамелина. — И где здесь ставить мины?
— Да везде, — мрачно сказал я, — и вырыть ров ещё, с крокодилами, чтоб они там пели.
Аня помолчала. Мы шли вниз, эхо от наших шагов металось по лестнице.
— Я буду вязать чуть длиннее, чем на свой рост, — наконец сказала Гамелина, — к дню твоему успею точно, но ты всё-таки странный. Интересно.
«Рыбы приносят удачу, — подумал я. — Может и пригодится».
Мы вышли из подъезда.
— Эмма привезла из Прибалтики такую чудесную пряжу, — продолжала Аня, — необычный цвет — синий с красной искрой, тебе должно пойти, хотя я удивляюсь, и почему тебе синий идёт? Ты же брюнет…
— Она как-то называется? — спросил я её, блуждая, словно вслепую, в Аниных, «с искрой», мыслях.
— Ламы! Шерсть ламы, — торжественно сказала Гамелина, — там так и было написано, на этикетке — «блакламбс воол».
Подъехал наш троллейбус. Мы вошли.
— Это, Гамелина, на самом деле означает «чёрная овечка», — самодовольно сказал я. — И никакой ламы, совершенно…
— Не умничай мне, — буркнула Аня и посмотрела на меня строго.
— А чем таким, собственно, лама отличается от овцы?
— Рогами…
— Ты давишь интеллектом, — сказала Аня, после недолго молчания. — Не пыжься так.
— Не буду, — пообещал я. — В конце концов, и то, и то — шерсть.
— Очень качественная, — глубокомысленно заметила Аня.
В фойе Синего зала было людно. И накурено.
— Интересно, тут можно водички попить или соку? — прожеманничала Гамелина, войдя. — Такой дым. Даже щипет глаза.
— Я бы тоже хотел узнать, — не менее церемонно произнёс я. Аня глянула на меня внимательно.
— Стой здесь, не уходи, — доверительно
