— Давно я здесь не был, — сказал я уныло, — уже и не узнаю…
— Все меняется быстро, — успокоила она, — не такой уж вы и старый… Хотя уже под тридцать?
— Двадцать пять, — сказал я со вздохом. — Все равно много. Больше, чем у плачущего Юлия Цезаря.
Нас бережно и почтительно усадили за уютный стол на две персоны. Таких в небольшом зале несколько, на каждом по светильнику, что дают мягкий, стелющийся по столу свет, подчеркивая красоту и роскошь сервизов, столовых приборов, бокалов, а также изысканной и одновременно роскошной еды.
В центре стола — букет цветов, ничего подобного не видел, да и все, что мне попадалось раньше, это уличные торговцы с жалкими букетиками в руках, а здесь будто обворовали главную сокровищницу Ботанического сада.
Мы в полутени, только столешница освещена, как витрина Эрмитажа. С потолка свисает хрустальная люстра, но множество бокалов, рюмок и фужеров создают впечатление, что еще одна люстра прямо здесь, на столе.
— Здесь хорошо, — произнесла наконец Тамара. — Ну, начинайте хвастаться!
Я вытащил карманный ноут, раздвинул на максимальный размер, включил, на стол спроецировалась виртуальная клава. Тамара с любопытством следила, как комп проверил меня сперва по отпечатку пальца, потом по сетчатке глаза.
— Серьезно у вас!
— Еще бы, — ответил я. — Эта работа стоит около ста миллионов долларов. Потерять было бы жалко.
Официант, что подходил с раскрытым блокнотиком в руках, вздрогнул и почтительно вытянулся:
— Что… изволите?
— Тамара, — спросил я, — вы что-то выбрали?
Она засмеялась:
— Нет, как и в прошлый раз. Не успела.
— Будете выбирать?
Она повернулась к официанту:
— А что готово прямо сейчас? Мы зашли просто поужинать.
— У нас есть, — ответил он и приготовился перечислять, но я прервал небрежным жестом:
— Просто поужинать!
Он удалился, своим отношением к долгому процессу заказывания мы еще раз подтвердили, что оба из стаза олигархов, долго ковыряются в меню и перебирают только новички и бедные, а те, для кого роскошные рестораны — пройденный этап, заскакивают сюда просто перекусить или наскоро пообедать.
Тамара с жадностью приникла к экрану, я показал, как пользоваться, интерфейс интуитивно понятный, схватила на лету, пошла по локации, попробовала стрельнуть уток, и тут же ей впаяли громадный штраф, что посмела охотиться на пернатых в период укладки яиц, а еще и пригрозили забрать охотничьи права…
— Как здорово, — прошептала она. — Вы все-таки это сделали…
— Это еще не все, — сказал я гордо. — Тем, кто проштрафится чересчур, устраивают переэкзаменовку на знание предмета. То есть он должен доказать, что не простой убиватель животных…
Она смотрела жадно, глаза сияют, на щеках проступил румянец. Энтузиастка, мелькнула иронически-ласковая мысль. Богатое общество позволяет и таким жить, даже преуспевать, но в тяжелые времена такие гибнут первыми, как слишком нежные цветы…
— Господи, — прошептала она наконец зачарованно, — вы создали целый мир…
— Господь сотворил мир и сбежал, — ответил я. — Так что нам приходится дальше самим.
— Ого! — произнесла она рассеянно, не отрывая взгляда от монитора.
— Мафусаил жил девятьсот шестьдесят девять лет, — напомнил я. — Но раз уж мы сами взялись за этот мир, то в следующие десять лет увидим больше, чем видел Мафусаил за всю свою жизнь!
Она кротко улыбнулась:
— Будет ли конец света хеппи-эндом? С такими темпами конец придет скоро.
Стол достаточно просторен, тарелки с изысканными закусками вырастали бесшумно, не привлекая внимания, так же тихо нам наполнили бокалы шампанским.
Тамара бросила на них косой взгляд.
— Вам же нельзя!
Я изумился:
— Почему?
— А кто за рулем?
— Я думал, — сказал я, — вы отвезете… Шучу-шучу. Я только один-два бокала, а таблетки у меня в бардачке.
— А машина заведется?
Я ухмыльнулся:
— Вы говорите с программистом!
— Опасные вы люди, — буркнула она. — С другой стороны, такую красоту сотворили… Только женщины у вас…
— Не нравятся? — спросил я. — А наши все балдеют.
Она покачала головой:
— Глядя на них, остро чувствуешь свою ущербность. В реале ни одна из нас не может ни двигаться вот так, ни… ну, проделывать все это. У нас так мышцы не работают.
— Пластические хирурги, — обнадежил я, — обещают решить эту проблему. В человеке много спящих мышц, что достались от обезьян. Их надо только разбудить.
— Все равно, — протянула она, — с виртуальными не сравниться. А тут еще резиновых кукол нашпиговали чипами, что только не вытворяют…
Я спросил заинтересованно:
— Что?
Она фыркнула:
— Наверняка знаете больше меня!
— Честное слово, — сказал я, — не знаю! Столько работы было, некогда и на небо глянуть. Это сейчас вот окошко, потому что байму уже загрузили на сервера, гоняем пока что в закрытом бета-тесте. Так что резиновая мне в моей холостяцкой жизни еще как нужна! За пивом уже ходит?.. Кстати, пузырьки из шампанского почти убежали.
Она подняла свой бокал, мы сомкнули их над столом, глядя друг другу в глаза. Ее лицо было серьезным и чуточку печальным.
— За ваш успех, — произнесла она.
— Это ваш успех, — возразил я. — Думаете, мы здесь только потому, что мне захотелось вас трахнуть? Я привез вам результат вашей победы, о которой вы уже и забыли!
Она слабо улыбнулась:
— Спасибо. Мне приятно думать, что присутствует и эта причина.
Я выпил до дна, она отпила половину, затем молча копалась в салате, а я пожирал свой с аппетитом и чисто мужской бесцеремонностью.
Потом подали горячее, Тамара только принюхалась и уже восхитилась кухней, а на тарелках выкладывал художник рангом не ниже, чем лейб из Императорской академии искусств.
Тамара раскраснелась, пугливо оглянулась:
— Не знаете, здесь туалеты общие?
— Нет-нет, — сказал я успокаивающе. — Здесь по старинке. Мужские отдельно, женские отдельно. Даже в разные двери входите…
Она сказала торопливо:
— Тогда я отлучусь.
— Попудрить носик, — сказал я.
Она переспросила в недоумении:
— Что-что?
— Так говорили раньше, — объяснил я. — Эвфемизм. Раньше не говорили прямо, что идут срать, а что-нибудь эдакое иносказательное. А пудра была в старину, когда еще кремы ее не вытеснили…
Она слабо улыбнулась и ушла. Я смотрел, как она идет между столами, красивая и строгая, настоящая барышня из княжеской семьи, немногие мужчины в зале незаметно провожали ее глазами.
Бокал шампанского не опьянит, но дает блаженную легкость мышления, и хотя я понимаю, что эти вот, провожающие ее взглядами, дрючат ее в воображении, это веселило, а не раздражало, мы же люди, а люди — это маски, маски, маски…
Все мы знаем, что она пошла если не срать, то пописать, вполне естественный процесс. Все мы писаем, ничего в этом нет постыдного, но официально она пудрит носик или зачем-то моет руки. Этой версии придерживается и она, и все в зале.
Я тоже делаю вид, что она ходила мыть руки или просто посмотреть на себя в большое зеркало. В смысле, брешем даже без особой надобности.
Другое дело, что в каждом из нас моря и даже океаны настоящей гнусности, преступности, ужасающих мыслей и разрушительных стремлений, о которых говорить в самом деле нельзя. Сознание, как говорят знающие, — это тончайшая пленочка на горле кувшина с кипящим молоком низменных инстинктов, страстей, желаний, похоти…
Про инстинкты молчим и стараемся не то что не заглядывать в них, но даже делаем вид, что они остались у обезьян, лемуров и пресмыкающихся, а у нас только эта вот пленочка от горячего молока, а самого молока и нет. Увы, даже под эту тоненькую не решаемся заглядывать. Даже самый благопристойный человек — сплетение низменных позывов, подлых страстей и омерзительнейших желаний. Но, к счастью, язык дан для того, чтобы скрывать мысли, а строгие законы религии, морали, этикета, правил держали и держат в узде желания и поступки. Если бы мы смогли прочесть мысли друг друга, мы бы перебили один другого.
Человечество только потому и существует, что мы все врем друг другу. Сперва родителям, потом в детском садике, в школе, институте, врем студентам и преподавателям, потом коллегам, шефу, улыбаемся на посту ГАИ, вообще всю жизнь говорим лживые заученные слова. Это норма, так принято, в помощь врунам даже выходят пособия, с каких слов нужно начинать беседу и как ее строить и о чем ни в коем случае нельзя говорить.
Она пришла посвежевшая, легкой походкой, спросила с подозрением, усаживаясь на свое место:
— Что у вас за хитрая такая ухмылочка?
— Философствую, — ответил я искренне. — Подумал, что есть две мирные формы насилия: закон и приличия. И, мне кажется, у приличий гораздо больше власти.
