Я не ответил на этот вопрос.
– Он же тебе никогда не вернет этих денег, – Большой Лелик продолжал с интересом наблюдать за мной.
– Никто и не заставляет его это делать.
– Однако, – изумился Большой Лелик, вскинув бровями.
– Я верну вам деньги, – стал я заверять воспитателя, в боязни, что он мне откажет. – Заберите мою пенсию, которую я получаю по инвалидности.
Лелик потрясенно уставился на меня.
– Не надо Аристарх мне твоей пенсии. Поедем завтра всей толпой покупать Калугиной платье.
– Леолид Иванович, вы… вы…самый классный.
– Правда, что ли? Мне этого здесь еще никто не говорил, – добродушно засмеялся Большой Лелик.
Проблема Кузи была решена. На следующий день платье было куплено, к нему Айседора прибавила свою чешскую бижутерию. Когда Кузя оделась во все это богатство, перед нами стояла Королева. Кузя подошла и поцеловала меня в щеку.
– Ты настоящий друг!
Я был на седьмом небе от радости. Снег, который синоптика обещали, пошел только поздно вечером. Он медленно и как-то робко кружил в воздухе, слабо поблескивая на лету, и таял, едва коснувшись земли.
Конец декабря пришел на Клюшку с ветром и снегом. По коридору гулял холод, батареи были завоздушены или так топила местная котельная, а снег все падал и падал, и скоро Клюшка и окрестности оделись толстым белым пуховиком.
Праздник начался ровно в семь вечера. В спортзале специально вырубили свет. В темноту зала под музыку стали заходить пары со свечами в руках. Ими зажигали факелы, закрепленные на стенах спортивного зала. Я с Ленкой Ивановой, как ведущие, зажгли главный факел. Сто пятьдесят свечей и пятнадцать факелов по бокам оживили зал. Это была задумка Айседоры. Когда гости увидели пацанов в строгих темных костюмах с бабочкой на рубашке, девчонок в платьях, с прическами, с веерами в руках, выпали в осадок, даже Папа от удивления издал восторженный членораздельный звук. Все пары стояли по периметру спортзала, не было только Кузи с Валеркой. Айседора придумала для них в последний миг специальный выход. Музыка резко остановилась. Затрубил горн, потом послышалась частая барабанная дробь. Четыре пацана внесли задрапированный тканью ящик из под мусора. Иваныч, трудовик, из него придумал классные закрытые носилки. Все напряглись, никто же не знал, что в носилках. В центр вышел Комар. Николай Иванович, Айседоры муж, отдал ему свой белый костюм, заботливо подогнанный Айседорой под фигуру Валерки. Выглядел он в белом костюме супер класс. Валерка плавным движением руки откинул ткань с носилок, и все увидели сидящую на табуретке Кузю в нежно голубом платье. Какая она была в нем красивая. Как она держалась, какая на ней была прическа. Не все сразу поверили, что это Кузя. Они с Валеркой были первой парой, которая открыла Праздник Вальса. Большой Лелик потом сказал мне, что Кузя в своем платье была похожа на Наташу Ростову.
Последними выступила Айседора с Николаем Ивановичем. Такого проникновенного танца, такой легкости в движениях, воздушности в руках я ни у кого еще не видел. Танец, как полет души.
Праздник всем понравился. Кузя была избрана Королевой вальса, ей на голову закрепили золотистую корону из фольги.
– А, Кузя наша, правда, ничего, – восторженно произнес Комар. – Классно выглядит!
– Это комплимент или повод подраться, – Кузя лукаво улыбнулась. Она, краем уха, услышала восторг Комара.
– Комплимент, – Валерка сиял от счастья.
В общем, вечерок выдался ничего себе.
На следующий день Папа на линейке всем объявил, что Клюшка в полном составе, вместе с воспитателями, на зимних каникулах отдыхает в загородном лагере. Все были счастливы.
За день до отъезда испортилась погода. Небо было неприветливое, редкие звезды, как погасшие угли, мерцали слабым мертвым блеском, в спину дул унылый ветер.
И все же мы классно отдохнули, накатались на лыжах. Все возвращались в прекрасном настроении и, когда въехали на территорию Клюшки обомлели…
Дубы были спилены, вместо них остались два пня, по колено человеку среднего роста, срезанные точно под прямым углом. Тоси-Боси первым добежал до них, потрогал руками и расплакался.
– Им было больно, – жалобно скулил он.
Все были в полном трансе от вероломства Папы. Марго не скрывала слез.
– Ну, и козел, Колобок, – прошибло Щуку.
– Ты только сегодня об этом узнал, – Никитон осторожно дотронулся руками до пней. – Холодные, какие? – задумчиво произнес он.
– Это нельзя так оставить, – Марго уверенными, быстрыми шагами направилась к парадному крыльцу Клюшки.
– Счас она вставит Колобку пистона, – ехидно заметил Чапа.
– Ему от него ни тепло, ни холодно, – угрюмо парировал Никита. – Колобок свое обещание выполнил – спилил деревья. Чтобы ему не мешали, сплавил на неделю Клюшку в лагерь. Хитро придумал.
– Дерика надо наказать, – Щука с прищуром посмотрел на Никитона. – Его надо сделать оботравшем!
Все недоуменно посмотрели на Командора. Быть оботравшем на Клюшке было редкое наказание, но самое страшное. Решение об этом принимал только Командор на туалетном собрании и назначал шестерку, которая должна была все сделать. От оботравша отворачивались все обитатели, он становился изгоем до самого выпуска. С ним нельзя было заговорить, сидеть за одним столом в столовой, партой в классе, даже койка его переносилась в другое место, поближе к двери. Администрация Клюшки, узнав, что воспитанника сделали оботравшем, оперативно принимала меры, чтобы несчастного перевести в другой детский дом, но нехорошая слава и туда доходила, от этого нельзя было скрыться. Это было как позорное клеймо на всю жизнь.
Сделать директора оботравшем – на такое на Клюшке за время ее существование еще никто не решался.
– Если вы трусите, то это я сделаю сам, – уверенно произнес Щука.
– Мы это сделаем вдвоем, – все посмотрели на Никитона, тот был спокоен, только немного бледноват.
– Мы сделаем Колобка Вонючкой, – уже, как свершившийся факт, заверил всех Щука, а нам было страшно, потому что каждый из нас понимал, какие после этого Клюшку ждут репрессии. Колобок такое никогда не простит.
– Еще было бы классно у него украсть печать, – неуверенно предложил я. – Моя усыновительница печать всегда носила с собой, боялась ее потерять.
– Аристарх, – восторженно воскликнул Комар, – не зря у тебя светлая голова.
– Идея не плохая, – поддержал Никита. – Мы с Максом опустим его ниже плинтуса, да еще пропажа печати – это будет полный аллес. Это будет здорово, – восторженно воскликнул Никитон.
– Но кто это сделает? – Комар беспокойно оглядел всех нас. – Печать же в кабинете и в сейфе?!
– Сига еще не такие замки открывал, – Щука широко улыбнулся. – Колобок сдуется, как проколотая шина.
Сигу в поселке знала каждая собака, в милиции на него собрали пухлый том бумажек, но ничего реально с ним сделать не могли, потому что Вальке было всего одиннадцать лет. Сига был невзрачен, как серая мышь, маленький, щупленький, вечно сопливый из-за хронического гайморита. Его квадратная, коротко стриженая голова была в шрамах. Родители Вальки вели пьяный образ жизни, и чтобы маленький Сига никуда не исчез в период их загулов, привязывали его за веревку к отопительной батарее. Когда он однажды сбежал, стали сажать на цепь в собачью будку. Поселок возмутился, требовал привлечь таких родителей к ответственности, но как только раскрылся талант Сиги к воровству, таких требований к участковому больше не поступало. Мать Сиги пропала, поехала с мужиками в лес, и больше никто ее не видел. Через полгода нашли какие-то обглоданные зверьем человеческие кости в лесу, но милиция особо не выясняла, кому они принадлежат. Отец Сиги сел в тюрьме за убийство.
На Клюшку Сига попал уже вором в авторитете. За год своего обитания он с удвоенной, утроенной энергией промышлял на новом месте по комнатам, складам, каптеркам. Вальку безжалостно избивали за воровство, он клялся больше не воровать, лил крокодильи слезы реками, но остановиться не мог, с увлечением брался за старое.
Небо нахмурилось, за стенами Клюшки протяжно завывал ветер, точно жаловался на что-то.
Через два дня парадная дверь кабинета Колобка была измазана толстым слоем дерьма. Проблем, где его взять не было, в свинарнике этого добра хватило бы на все двери Клюшки в метровый слой. Вонь на втором этаже стояла не выносимая. Клюшка от души потешалась над директором-оботравшем. «Колобок обдристался», – с нескрываемой насмешкой передавали друг другу обитатели и мчались на второй этаж, чтобы собственными глазами убедиться, что директора действительно сделали оботравшем. Его уже больше никогда не называли Папой или Колобком, презрительно только Вонючка.
После полдника Вонючка выглядел разъяренным, казалось, он еще больше раздулся в размерах. Вонючка построил Клюшку на хоккейной коробке и держал три часа, до самого ужина, допытываясь, кто из обитателей сделал паскудство с дверью. Щука выразился фееричней: «Папа ходил, как недоенный или стоял, как чир на пятке». Дерик грозно посмотрел на Щуку, его багровую физиономию исказила легкая судорога.
