— И даже за детьми?
— Ты воровал пирожки у матери с кухни, пока она их пекла? Ведь, пока она их тебе сама не дала, они считаются её, а не твоими, будь ты хоть трижды родственником. А соседские яблоки? Или подстреленный заяц в баронском лесу? Да обычная картоха, стянутая с прилавка голодающим сиротой уже заслуживает кары. Возможно, ты ещё слишком молод, чтобы это понять.
— Да. Я действительно не понимаю этого. К чёрту такие законы, которые выносят приговор голодным детям. — Форст гневно сплюнул.
— Вот и я говорю: к чёрту! — Воскликнул он и осушил бокал. — Именно поэтому я говорю с тобой здесь, а не в казематах. Сиди тут, я пришлю посыльного с одеждой. — С этими словами он вышел из каюты, оставив Форста наедине со своими мыслями.
В словах лейтенанта было что-то, что заставляло ему верить, но смириться с горькой правдой для северянина, не знавшего городских интриг, подлости, коварства и предательств, не легко. Для него всё это выглядело нелепо, и как-то неправильно… Дед множество раз при жизни объяснял, как вести себя в обществе, будь то баронский приём или портовая забегаловка. Чего ждать от людей, на что они способны. Выросший на отшибе, он мог неделями не видеть ни одной души, и, казалось бы, обречён пасть жертвой первого пройдохи, но всё обстояло иначе. Те редкие дни, когда они с дедом ездили за покупками в город, Форст практиковался. Ему уже тогда казалось такое место странным. Все куда-то спешат, бегут, ругаются и шумят, толкают друг друга и на калеку, просящего милостыню никто и внимания не обратит, он обратил. За что и поплатился.
Интерлюдия
Первое столкновение с подлостью произошло именно тогда. В тот день они как обычно ехали менять выделанные шкуры, в Торхарте их принимали дороже и ради лишних золотых можно потратить пару дней на дорогу. Нужно было много чего прикупить, от соли до наконечников стрел, список был большим. Выйдя из лавки скупщика, дед невесело глянул на Форста и ответил на немой вопрос:
— Подлый скряга, зажал десяток золотых, как только не набивал ценник. — Подойдя к телеге и покопавшись в лежащей в ней сумке, он достал список и лёгким движением ножа ополовинил его. — Твоя часть, — сказал дед, передавая половину пергамента. — Сегодня пойдёшь один, мне нужно поведать старого друга. Тебя я пока взять не могу. Как только приобретёшь всё — подходи к северным вратам и жди меня, если что, обратись к сержанту Исвеллу, усатый такой, да ты его знаешь, сослуживец мой. В прошлый раз он нас из города не хотел выпускать. Его мальцы-удальцы выдумали какую-то хрень и вкручивали мне её в уши больше часа, держали у ворот. Я тогда хотел им рожи набить, да только потом этот старый пройдоха вышел. С улыбкой до ушей… Ладно, я поехал, думаю, управлюсь до заката. Н-но! Пошла, родимая! — Стеганул он кнутом над самым ухом кобылки Олди, и та, чуть взбрыкнув, засеменила копытами, увозя с собой мужчину.
Форст было обрадовался свободе воли и действий, но, когда телега скрылась за углом, он понял, что остался один. Первый же торг с лавочником ввёл парня в ступор, а торгаш, «почуяв» наживу только что сам в карманы к нему не лез за монетами. Он опомнился уже под конец, когда чуть было, не отдал свой первый золотой — выбежал из лавки и плеснул холодной водой на лицо из поилки у коновязи. Без дедовского надзора и его хмурого, тяжелого взгляда и он, и торговцы вели себя не привычно. Форст понял, что к чему. Торг — это игра, игра на двоих, и дед, стоя в сторонке и, мысленно подбадривая внука, оказывал большее влияние на купца, нежели юноша.
Следующий торг он начал лишь спустя час, когда обошёл больше половины рынка, прицениваясь к покупкам. Но как парень не изощрялся, цена падала не охотно, и была всегда завышенной, за исключением парочки постоянных торговцев, которые знали его и деда в лицо, стараясь держать свою алчность в узде, сохраняя постоянных покупателей.
Набив котомку покупками до половины, он не спеша шёл по площади, прислушиваясь к общему гвалту и выдёргивая нужные ему фразы, но вестей было много больше, чем мог переварить юноша:
— Вы слышали, у Улкаса появилось новое снадобье? Говорят, ожоги хорошо лечит.
— Свежее мясо!
— Молодой человек, вам определённо подойдёт к лицу этот камзол! Куда же вы?
— Дресс опять задрал цены на стрелы…
— Да это всё Броули, кто-то раскурочил его кузницу и спёр весь металл.
— Да там же его и пять телег не вывезет!
— А ты откуда знаешь?
— Горячие пирожки!
— Я сегодня была в лавке достопочтенной Алаисы, видела чудесные лилии!
— Ах, эти цветы великолепны…
— Леденцы на палочке!
— Лето обещает быть жарким, ка бы пшеница не усохла.
— Да не переживай ты! У нас же маги есть, помогут.
— Дороговата их помощь в последнее время…
— Не спорю, но без них урожай можно вообще не получить.
— Кому семечек? Семечки!
— Дяденька, помогите! — Вычленил он из общего шума. — Помогите, прошу, дяденька!
Форст присмотрелся к просящему. Мальчишка лет семи-восьми, в донельзя замызганной рубахе и столь же рваных штанах. Босые грязные ноги переминались на холодных камнях мощённой площади. Засаленные кудрявые волосы стояли колтуном, а по впалым щекам катились слёзы. Он осторожно тянул парня за край рукава, не смея схватить понадёжнее, и, пытаясь привлечь его внимание, называл его неподходящим для подростка обращением. Какой он дяденька? В шестнадцать-то лет. Но малец всё же добился того, чего хотел. Форст не отпихнул оборванца, но спросил, чего тому надо?
— Дяденька, там братик в беду попал, дяденька! Папка опять напился, бьёт нас, я убежал, а братик нет. Дяденька, помоги, выручи братика! — Чуть ли не на одном дыхании выпалил ребёнок и добавил чуть слышно. — Была бы маманя жива, она бы защитила, она всегда защищала…
— Где твой братик, показывай? — Форст решительно откинул все сомнения прочь. Негоже человеку проходить мимо чужого горя. Не для того его отец и дед разъясняли с малых лет понятия чести, достоинства и справедливости.
— Тут недалеко, дяденька! — Обрадовался мальчик, растирая рукавами глаза и вытирая влажные дорожки на щеках. — Идите за мной!
Парень, поправив котомку на плече, двинулся в переулок, вслед за босым мальчуганом. Может он молод и не сможет помочь всем нуждающимся, но этот ребёнок получит необходимое. Иначе, какой смысл называть себя человеком и при этом не совершать человеческих поступков?
Пройдя извилистой улицей, они, вновь, свернули в неухоженный переулок. Это не чистые центральные дороги и широкие площади, это узкие и грязные беднятские кварталы, в которых люди не могли себе позволить, порой, и хлеба.
— Сюда, дяденька, почти пришли! — Раздался впереди голос. Форст покрепче сжал суму и решительно пошёл вслед мальчишке, скрывшемся за поворотом.
Но его путь перегородили двое высоких и крепких парней. Один из них держал в руках маленькую дубинку, другой, на первый взгляд, был безоружен. Позади, из какой-то лачуги выскочили ещё двое и стали приближаться, явно захлопывая капкан, а то, что это был именно он — Форст уже не сомневался.
"Надо же, охотника поймали другие охотники. Каждому зверю нужна определённая приманка, вот так и мне подложили заплаканного оборванца, который усладил мой слух речами… Дяденька…" Форст встряхнул головой, отгоняя прочь ненужные мысли. Всё его внимание сейчас сосредоточилось на приближающихся сзади, именно они будут ловцами, первые — лишь загонщики. В них ставят молодых и не сильно умелых егерей.
— Эй! — Крикнул юноша, преграждающим путь. — Вы мальца здесь не видели? Грязный такой, в рваном тряпье. — Решил он и дальше изображать непонимание происходящего.
— А как же не видели, видели. — Хрипло ответил тот, что прятал за спиной дубинку.
— Он туда пошёл, — указал рукой второй.
Форст обернулся в сторону, куда указывал мужчина, и тут же бросился в ноги первому. Тот уже замахивался, рассчитывая на не сложный трюк, но просчитался, думая, что к ним попала глупая добыча. Арим же времени за зря не терял, спрятанный за голенищем сапога нож, ласточкой вспорхнул в правую руку и рассёк икроножную мышцу у колена. Повреждение связок и хромота на всю жизнь — обеспечены. Юноша перекатился в сторону и вскочил на ноги.
