Додумать он не успел: Киров громко обратился к Куйбышеву:
— Валериан, а скажи-ка мне, как старый товарищ: давно проводилась проверка Наркомата по иностранным делам?
Куйбышев молча кивнул и тут же достал из кармана френча небольшую записную книжку в серебряном переплете. Щелкнул застежкой, быстро перелистал, просветлел лицом, видимо найдя нужное, и уже собрался было что-то сказать, но Киров не дал ему говорить, быстро перебив:
— Скажи, а у тебя много специалистов по международным отношениям? Ну, чтобы в дипломатических протоколах разбирались там, или… Ну, ты меня понимаешь?
Создавалось такое ощущение, что Литвинова в кабинете уже как будто и нет. Меер Моисеевич понял, ЧТО это означает…
— Нет, — ответил Куйбышев, подумав. — Откуда?
— Я тут вот что подумал, — Киров почесал нос. — Где там у нас Осведомленный?
Куйбышев удивленно раскрыл глаза и уставился на Сергея Мироновича:
— Да ведь он…
— Знаю-знаю… ну так что же? Зато специалист, каких поискать! Таких людей надо ценить. Что его слабость — повторять зады, это не беда. Мало ли людей с обратной слабостью на свете!
Куйбышев коротко рассмеялся и посмотрел на Литвинова. Тот закатил глаза и словно мешок с тряпками мягко скатился на ковер…
А в это время Сталин стоя у телефона в маленькой каморке, негромко выговаривал в трубку:
— Я вас очень прошу, товарищ Саша, не вмешиваться сейчас ни во что и обеспечить полную безопасность Таты, Василия и Артема. Я на вас надеюсь. А с врагами мы сумеем разобраться. Ягода уже арестован и дает показания, в ближайшее время будут арестованы остальные заговорщики…
На другом конце провода помолчали, затем напряженный детский голос спросил:
— Товарищ Сталин, а кого вместо Ягоды на НКВД?
— Мы тут с товарищами посоветовались, и была утверждена кандидатура товарища Кирова.
— Замечательно — в детском голосе прозвучало облегчение. — Вы помните, что товарища Кирова?..
— Есть мнение, что ТЕПЕРЬ товарища Кирова очень вряд ли…
Саша положил телефонную трубку и вежливо поблагодарил охранника, который на всякий случай ему козырнул. После чего он очень постарался, правда — безуспешно, выбросить все происходящее сейчас в стране из головы, и отправился к ребятам запускать самолет с резиновым мотором. По иронии судьбы именно в тот момент, когда Александр изо всей силы швырнул самолет вперед и вверх, почти такое же движение сделал широкоплечий оперуполномоченный ГУГБ НКВД. Вот только в руке у него ничего не было, зато его здоровенный кулак со всей силы впечатался в челюсть Григория Евсеевича Зиновьева. Челюсть выдержала, но глаза Григория Евсеевича мгновенно остекленели, и он, бесчувственным кулем повалился на руки двух других сотрудников НКВД, которые приняли его несколько грубо, но аккуратно. Они быстро освободили Зиновьева от маленького «Браунинга», лежавшего в кармане галифе, ловко надели наручники и выволокли обмякшее тело из кабинета.
А несколькими минутами раньше такие же бравые широкоплечие ребята арестовали Пятакова. После наступила очередь Радека, Каменева, Рыкова и еще очень, очень многих…
В ту ночь Сталин не приехал на Ближнюю дачу. Работы было слишком много и слишком много новой информации, которой с каждым часом, с каждой минутой становилось все больше и больше. И это было очень хорошо для Белова, Галета и коминтерновцев во главе с Димитровым. Потому что если товарищ Сталин ни за что не простил бы привлечения Саши к допросу Ягоды, то за участие мальчика в допросе Петерса и, особенно, его жены и дочери — он бы просто стер всех в порошок! В пыль, в труху лагерную, на удобрения бы перевел!..
Так что ко всеобщему счастью Иосиф Виссарионович не видел белого лица разоблаченной Мэй Петерс и ее расширенных от дикого ужаса глаз, когда Саша, поигрывая стилетом у лобка девушки, спокойно произнес:
— Говори, сучка! Матку выверну!..
И не слышал товарищ Сталин отчаянного визга девушки и ее захлебывающегося, торопливого голоса, перемежающегося рыданиями:
— А-а-а! Все скажу… Только умоляю… А-а-а! Уберите ЕГО!!!
А на следующее утро, после обязательной физзарядки и занятий с Надмитом, прямо за завтраком Димитров, сидевший за столом вместе со всеми, вдруг сказал:
— А что, товарищ Саша, может быть съездим прямо сейчас к нам? — И заметив удивленные взгляды детей и Веры Степановны, которой Василий и Светлана рассказали Беловскую версию вчерашних событий, добавил. — Тут мне двое немецких товарищей звонили: есть что-то новое. Вроде бы дядя твой… — Димитров на секунду замешкался, а затем бухнул, точно нырнул с головой в омут. — Тот самый, что еще с товарищем Либкнехтом работал…
Саша сделал страшные глаза, и, заметив это, болгарин понятливо замолчал.
— Конечно-конечно, — затараторила Вера Степановна. — Поезжай, Сашенька. Вдруг про родных своих что новое узнаешь? — Она поднесла к глазам краешек висевшего на шее полотенца. — Человеку без родни нельзя. Человек без родни — что дерево без корней…
Белов вышел из-за стола и молча пошел вслед за Димитровым. По дороге к ним присоединился Христо Боев, который с немалым удивлением услышал конец негромкой Сашкиной сентенции: «…вы б мне еще Карла Маркса в родню записали…» Все трое уселись в ожидавший их «Бьюик», который, взревев мотором и выпустив клубы синего дыма, помчал их в Москву.
Автомобиль остановился неподалеку от Кремля, и Саша с удивлением узнал дом, в котором в далеком будущем будет располагаться один из вестибюлей станции метро «Калининская» — «Александровский сад». Он много раз проходил мимо этого дома, спеша по делам службы в той, прошлой — будущей жизни, но понятия не имел что здесь когда-то, а именно — сейчас располагался самый мощный в мировой истории центр спецслужб — Исполком Коммунистического Интернационала.
Димитров распахнул тяжелые дубовые двери:
— Прошу… — и обронил охране. — Это — со мной.
А еще через несколько минут Белов вместе с Боевым, Димитровым и улыбчивыми веснушчатыми финнами Куусиненом и Лехтосаари сидел в небольшом кабинете, утопая в огромном кожаном кресле. Димитров вызвал секретаря из приемной:
— Чаю? — спросил он, обращаясь к Саше, скорее для проформы, но неожиданно услышал:
— А что, в этой стране кофе вообще нет? В принципе?
Боев и Куусинен изумленно переглянулись, Лехтосаари уставился на Александра, широко раскрыв глаза, а Димитров только и смог, что переспросить:
— Кофе? Ты, момче, хочешь кофе?
— Да. Только без, мать его, цикория! И без ячменя с желудями.
Лехтоссари икнул, а Куусинен выдавил сипло:
— Со сливками?
— С кофе, если можно. Был бы постарше — попросил бы ликерчику или коньячку, а так — просто кофе. Черного, как ночь, крепкого, как камень, горячего, как огонь…
— И сладкого, как грех, не так ли? — улыбнулся Димитров. И снова не угадал.
Саша поморщился:
— Вот не люблю я сладкий кофе. Приучали арабы… то есть, отец приучал к кофе по-арабски, а я так и не оценил. А вот если найдется холодная вода и балдъя — это было бы здорово…
Боев переглянулся с Димитровым и вышел. А хозяин кабинета велел принести воды, достал из шкафа медный таганок, турку, спиртовку, кофейные чашечки в латунных подставочках на таком же подносе, пакет кофейных зерен, бронзовую меленку и принялся священнодействовать. Он тщательно отобрал зерна, бросил их в меленку и принялся вращать ручку, приговаривая:
Меленем кафеМеленем на прахЗаварим кафеВсичко за радостВсичко за учудващоНас на полза
Вернулся Боев с пиалой, полной густой желтоватой массы, и кувшином воды, в которой позвякивали кусочки льда. Следом за ним вошел секретарь с большим чайником в руках. Димитров разжег спиртовку, подставил ее под таганок, высыпал смолотый кофе в турку и долил горячей воды из чайника. Затем забрал у секретаря ложечки, воткнул их в пиалу так, что они встали по концам лучей невидимой правильной пятиконечной звезды. Тем временем на столе появились стаканы, которые Христо Боев наполнил ледяной водой.
Секретарь вышел, а Димитров снял турку с огня, покачал в руке, и снова поставил на таганок. Через несколько минут он повторил это действие, и только потом разлил благоухающий напиток по чашечкам.
Белов аккуратно принял чашку из рук Боева, сделал глоток, бросил в рот кусочек балдъя и запил холодной водой. По его лицу разлилось выражение неописуемого блаженства, он сладко зажмурился, и все повторилось в том же порядке: кофе-балдъя-ледяная вода…
Куусинен и Лехтосаари едва заметно морщились, дегустируя крепчайший несладкий кофе, но болгары пили божественный напиток с таким же, как и Белов, удовольствием. Когда Саша допил первую чашку, Боев тут же налил ему новую.
