class="a">[20] Мартиролог русского еврейства это всецело подтвердил: широкие народные массы должны были воспринимать политику еврейских ограничений, как официальную санкцию антисемитизма, и узаконенное дискриминирование евреев более, чем что либо иное, способствовало созданию психологической атмосферы, находившей свое самое грубое выражение в еврейских погромах.
Это отметил в своей известной статье о Кишиневском погроме В. Д. Набоков. «Истинное объяснение» самой возможности такого события, — писал Набоков, — нужно искать «в том законодательном и административном строе, под влиянием которого создаются отношения христианского населения к еврейскому. С точки зрения этого режима, еврей — пария, существо низшего порядка, нечто зловредное an und fur sich. Его можно только терпеть, но его следует всячески ограничить и связать, замыкая его в тесные пределы искусственной черты. В слоях населения, чуждого истинной культуры, от поколения к поколению переходит исторически сложившееся воззрение на еврея, как на «жида», виноватого уже в том одном, что он родился «жидом». Такое жестокое и грубое отношение к целой народности встречает в господствующем режиме как бы косвенное подтверждение и признание».
В этом, быть может, был наиболее тяжкий грех системы еврейских правоограничений.
* * *
Неуверенность и шатания политики русского правительства в отношении евреев наглядно проявились в том, что в течение многих десятков лет почти все новые законоположения о евреях издавались не в обычном порядке — через Государственный совет, — а как высочайше утвержденные «временные правила» или «временные меры». Все они должны были действовать лишь «впредь до общего пересмотра законодательства о евреях». Однако, этот столько раз обещанный «общий пересмотр» все откладывался и «временные меры» продолжали действовать десятки лет. «Временные правила 1882 года» о недопущении евреев в сельские местности оставались в силе 35 лет, а «временное» преграждение евреям доступа в адвокатуру 28 лет.
Поскольку в печальной истории ограничительных законов в России можно уловить какую-либо последовательность, приходится лишь констатировать, что в последние десятилетия перед мировой войной 1914 г., — не только при реакционном режиме Александра III, но и в эпоху вынужденных реформ Николая II, — правовое положение евреев непрерывно ухудшалось. С бесстрастием летописца отмечает это неутомимый комментатор законов о евреях М. И. Мыш в предисловиях к очередным изданиям своего «Руководства» — сначала в 1903 году и затем в 1914 году.
Между тем, на этот промежуток времени падает революция 1905 г., манифест 17 октября, четыре Государственные Думы... Как могло случиться, чтобы за такие годы, в которые глубоко преобразился политический уклад России, в законодательстве по еврейскому вопросу продолжал царить тот же дух средневековья? Одной из важнейших причин, сделавших этот исторический парадокс возможным, было отношение к еврейскому вопросу Николая II. Один эпизод, который стал известным только из опубликованных уже после революции мемуаров, дает этому яркое подтверждение.
П. А. Столыпин, назначенный премьером после роспуска Первой Государственной Думы, в первые недели своего премьерства пытался привлечь в совет министров представителей умеренно-либеральных общественных кругов. Один из призванных, Д. Н. Шипов, в своих воспоминаниях рассказывает, что 15 июля 1906 г. в беседе с ним и с князем Г. Е. Львовым Столыпин развернул программу своей ближайшей деятельности. «Для успокоения всех классов населения, — сказал он им, — нужно в ближайшем же времени дать каждой общественной группе удовлетворение их насущных потребностей и тем привлечь их на сторону правительства». В числе таких «насущных потребностей крупных общественных групп» Столыпин, по словам Шилова, указывал и на расширение прав евреев.
Из привлечения в кабинет общественных деятелей ничего не вышло, но Столыпин в первые месяцы своего премьерства все же пытался добиться «успокоения» путем реформ. Тогдашний министр финансов и будущий преемник Столыпина на посту премьера, граф В. Н. Коковцев в вышедших в 1933 году в Париже воспоминаниях рассказывает, что в начале октября 1906 г. Столыпин предложил своим коллегам «поставить на очередь вопрос об отмене в законодательном порядке некоторых едва ли не излишних ограничений в отношении евреев, которые особенно раздражают еврейское население России и, не принося никакой пользы, потому что они постоянно обходятся со стороны евреев, только питают революционные настроения еврейской массы и служат поводом к самой возмутительной противорусской пропаганде со стороны самой могущественной еврейской цитадели — в Америке».
По предложению Столыпина, каждое ведомство представило перечень ограничений, относящихся к предметам его ведения. Пересмотр законов был закончен в одном заседании и «целый ряд существенных ограничений был предложен к исключению из закона». К сожалению, Коковцев не дает никаких указаний о том, какие именно «существенные, но едва ли не излишние» ограничения были в этот список включены.
«Журнал Совета министров, — продолжает свой рассказ Коковцев, — пролежал у Государя очень долго... Только 10 декабря 1906 г. Журнал вернулся от Государя к Столыпину при письме, с которого Столыпин разрешил мне снять копию».
Текст письма, воспроизведенный в книге Коковцева, гласит:
«Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям.
Я знаю, Вы тоже верите, что «сердце царево в руцех Божьих».
Да будет так.
Я несу за все власти, мною поставленные, перед Богом страшную ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».
«Ни в одном из документов, находившихся в моих руках, — добавляет Коковцев, — я не видел такого яркого проявления мистических настроений в оценке своей Царской власти, которая выражается в этом письме Государя к своему Председателю Совета министров». Но другой мемуарист, — В. А. Маклаков, также напечатавший это знаменательное письмо в своих воспоминаниях, — находит не столь умиленное объяснение для того «внутреннего голоса», который у Николая II перевешивал «самые убедительные доводы» Совета министров:
«На Дворянском съезде 16 ноября 1906 года, — читаем мы у Маклакова, — Пуришкевич, между прочим, хвалился дисциплиной и влиянием «Союза русского народа». Когда несколько дней назад, рассказывал он, в Совете министров был принципиально задет вопрос о расширении черты еврейской оседлости, Главный Совет, обратившись к отделениям Союза, предложил им просить Государя воздержаться от утверждения проекта Совета. По прошествии 24 часов у ног Его Величества было 205 телеграмм.
Вот источник того внутреннего голоса, который Государя будто бы никогда не обманывал».
История царствования Николая II, во всяком случае, показывает, что в области еврейского вопроса его «мистические настроения» неизменно подсказывали ему решения, согласные с пожеланиями Союза
