Тридцать два года спустя, в 1800 году, Уэст был одним из гостей на рождественской вечеринке, данной его богатым коллегой и любителем истории Уильямом Бекфордом в своем уилтширском поместье Фонтхилл-Эбби. Список гостей включал знаменитого британского адмирала Нельсона, его друга Уильяма Гамильтона и жену последнего, леди Эмму — в то время уже на последних месяцах беременности ребенком Нельсона. В дань уважения к живописи Запада хозяин мероприятия устроил особый перформанс: леди Эмма, бывшая когда-то моделью художника, выступила одетой так, чтобы воссоздать знаменитую высадку Агриппины с золотой урной. Это представление было встречено с восторгом, хорошо подкрепленным сладостями и пряными винами. Один из участников мероприятия в письме в редакцию популярного журнала «Джентльменс мэгэзин» в декабре 1800 года так описывал его: «Истинная энергия чувствовалась в каждом жесте, повороте тела и выражении лица, их можно было бы вполне отнести к настоящей Агриппине… в повороте головы, положении рук, держащих урну, в самой ее манере поведения чувствовался дух Рима, даже призыв к богам воплощал в себе классическую красоту».[373] По иронии судьбы модель, игравшая роль великой римской дамы, была супругой одного из зрителей и при этом беременна ребенком от другого.
Агриппина оказалась не последней жертвой смерти Ливии. Планцина ненадолго пережила свою подругу. Она умерла, как сообщают, в своей постели, но смерть Агриппины и ее покровительницы возродила старые обвинения.[374]
Было распространено мнение о положительном влиянии Ливии на сына; даже Тацит считал, что до смерти Ливии в Тиберии было и хорошее, и плохое.[375] Но следующие восемь лет правления Тиберия после смерти матери влияние Сеяна на императора продолжало расти, этот период характеризовался «охотой на ведьм» и серией казней влиятельных членов Сената. Падение самого Сеяна было столь же жестоким и произошло благодаря невероятной случайности. В 31 году Антонии шепнули, что Сеян является руководителем заговора против Тиберия, желая прервать наследование Юлиев-Клавдиев и захватить власть для себя. Вызвав своего секретаря, доверенную вольноотпущенную Цинис, она продиктовала письмо, предупреждающее кузена о заговоре, и доверила его другому своему слуге, Палласу, чтобы тот передал послание Тиберию на Капри под покровом темноты. Позже, в октябре этого года, Сеян был казнен, его тело брошено на растерзание обозленной толпе, и его дети тоже были приговорены к смерти.[376]
По трагической иронии, одной из жертв этого дела оказалась собственная дочь Антонии — Ливилла. Жена Сеяна Апиката перед самоубийством оставила записку, где обвиняла Ливиллу в том, что она не только участвовала в этом заговоре против императора, но и скрыла убийство собственного мужа, Друза, ее тайным любовником, мужем Апикаты, восьмью годами ранее. Наказанием Ливилле стала смерть: приговор, согласно одному рассказу, был приведен в исполнение ее собственной матерью.[377] Этот долг чести Антонии, побудивший ее уморить собственную дочь голодом, как было сообщено, для нас кажется чрезмерно жестоким — но это упрочило ее репутацию как преданного хранителя сурового морального закона, введенного ее дедом Августом, и обессмертило ее, как последнюю женщину, которая спасала Рим от врагов.
Впоследствии Ливилла стала первой женщиной в имперской истории, которая перенесла унижение, ставшее известным как damnation memoriae — распоряжение уничтожить все ее статуи и изображения в империи, чтобы вычеркнуть ее имя и лицо из памяти народа.[378] Она не стала последней. Ее судьба была зловещей прелюдией к следующей главе в истории женщин императорского дома.
Глава четвертая
ВЕДЬМЫ ТИБРА
Последняя императрица Юлиев-Клавдиев[379]
Я пытался вести беспутный образ жизни — но не распутный, который я ненавидел и ненавижу. Это была характерная черта моей Мессалины: глубокое отвращение к нему и к ней сильно сдерживало меня, даже во время наслаждения.
Эдвард Рочестер о Берте Мезон — в романе Шарлотты Бронте «Джейн Эйр», 1847.[380]
Пусть он убьет меня — лишь бы стал императором!
Агриппина Младшая, у Тацита, Анналы.[381]
В двух днях пути на юг от Рима, на достаточном расстоянии от все более угрюмой и напряженной атмосферы императорского двора в последние годы Тиберия, на берегу Неаполитанского залива лежит популярный морской курорт с минеральными водами — Байя (современный Баколи), место отдыха римской элиты, которая направлялась туда толпой, как только город начинал прогреваться в марте и апреле.
Неаполитанский залив был Хэмптоном древнего Средиземноморья, со своим целебным климатом, эпикурейским наслаждением дарами моря и космополитической клиентурой. Он предлагал лодочные прогулки на увеселительных суденышках, рассеявшихся по сверкающему заливу, береговые пикники, концерты и роскошные магазины, пока озабоченные здоровьем люди проходили здесь различные курсы лечения, включая сауну на открытом воздухе среди кружащих голову серных испарений, испускаемых вулканической почвой.[382]
Каждый, кто что-то представлял собой в имперские годы, имел летний дом в самой Байе или около нее — от Августа, который не одобрял пьяное буйное поведение местных приятелей, с которыми развлекалась его дочь Юлия, и однажды даже написал краткое письмо ее кавалеру с упреком, что тот посетил ее тут, и до Антонии, теперь старшей среди женщин императорской семьи, когда Ливия и Агриппина были мертвы.[383] Домом для Антонии служила роскошная вилла на маленьком труднодоступном участке южнее города. Ранее им владел патриций времен Республики Гортензий — тот самый, у наследников которого Август конфисковал для себя дом на Палатине. Вилла Антонии была популярна у праздных туристов благодаря эксцентричной привычке ее хозяйки держать в богато оформленном пруду угрей, украшенных золотыми сережками. С прекрасным садом и великолепным видом с террасы через залив в сторону Помпеи, этот приморский дом обеспечивал Антонии желанное уединение не только от палящего летнего жара города, но и от смертельно опасной обстановки на Палатине во время темных дней правления Тиберия, которые привели к смерти двух из троих ее детей, Германика и Ливиллы.[384]
Через два десятилетия от этого момента и при новом владельце та же самая спокойная вилла возле Байи станет сценой, вероятно, самого печально известного и наиболее ярко описанного убийства в римской истории после убийства Юлия Цезаря. Жертвой на этот раз окажется женщина — показав, насколько более крупной политической фигурой стала женщина с дней Республики.
Годы, приведшие к этому кровавому событию, были отмечены воцарением трех императоров и объявлением о наследовании четвертого носителя пурпура, который станет последним в династии, основанной Августом и Ливией. Если в рассказах комментаторов-моралистов следующего поколения имена этих мужчин стали самым худшим, что может продемонстрировать имперское правление в области коррупции, скандальной жизни и злоупотребления властью, то их супруги наглядно продемонстрировали максиму, что здоровье Римской империи всегда может быть оценено поведением ее первых леди.
Как и у остальных ее родственниц из династии Юлиев-Клавдиев, о начале жизни Агриппины Младшей, вероятно, самой знаменитой из нового поколения имперских женщин, сохранилось очень мало деталей. Одна из шести отпрысков Германика и его обожаемой жены Агриппины Старшей, она родилась 6 ноября 15 года н. э. во время кампании ее отца, в немецком провинциальном городе Ара Юбиор (современный Кёльн). Привезенная в Рим младенцем, Агриппина Младшая выросла на Палатине вместе со своими братьями и сестрами. Маленькой Агриппине исполнилось четыре года, когда пришло известие о смерти в Сирии Германика, и ее дядя Клавдий привез ее на Аппиевую дорогу встречать скорбную процессию матери из Брундизия.
Об этом времени мы знаем лишь то, что ей, двум ее младшим сестрам и старшему брату Калигуле, очевидно, позволили оставаться с матерью в ее палатинских апартаментах. Следующей раз мы слышим о ней в 28 году, когда в возрасте тринадцати лет она по воле своего двоюродного дедушки Тиберия выходит замуж за человека с безупречно голубой кровью, но весьма порочной репутацией — внука Октавии, Гнея Домиция Агенобарба, обвиненного однажды в том, что он намеренно задавил своим экипажем ребенка, игравшего с куклой на деревенской дороге.[385] 15 декабря 37 года в Акциуме родился их сын, Луций Домиций Агенобарб, более известный в истории как просто Нерон.
