Прошли еще два года, во время которых Калигула перечеркнул большую часть того хорошего, что он сделал в начале своего правления. Он напрочь рассорился с Сенатом, многие члены которого были оскорблены его безумными выходками и его деспотическим поведением, включая попытки заставить подданных поклоняться ему как живому богу. В конце концов 24 января 41 года Калигула был убит собственным охранником при поддержке Сената в обеденный перерыв во время Палатинских игр. Его жена Цезония и маленькая дочь Юлия Друзилла тоже были убиты. Цезонию зарезали — видимо, она сама подставила свою шею под нож убийцы, демонстрируя спокойную храбрость; ребенка размозжили о стену.[398]
Власть унаследовал Клавдий, имевший в имперской семье репутацию недоумка. Это стало совершенно неожиданным поворотом в истории Юлиев-Клавдиев. Калигула не назначил наследника, оставил вакуум власти, который пришлось заполнить его 50-летнему дяде, не прославившемуся ни на военной службе, ни в общественных делах, предмету насмешек всю его жизнь. Но другие взрослые кандидаты в императорской семье отсутствовали, Сенат все еще пребывал в нерешительности, не зная, что делать дальше. Поэтому дворцовая гвардия, как говорят, нашла Клавдия, спрятавшегося за занавесом во дворце, доставила в казармы преторианцев и быстро объявила его императором[399] — до того, как Сенат успел что-либо возразить.[400]
Несмотря на одобрение военных, которых он заботливо объединил значительным увеличением жалованья, Клавдий с самого начала наткнулся на препятствия, и первым было отсутствие у него поддержки Сената, который возражал против его бесцеремонной коронации. Клавдий оставался для сенаторов чужаком все тринадцать лет своего правления, опираясь вместо них на общество свободных римских граждан, которое играло ключевую роль в поддержании императорской власти весь этот период.
Второе препятствие было тем же самым, что и у Тиберия перед ним. Клавдий не мог полностью подтвердить свою законность: прямое происхождение от Августа. Его ближайшей точкой контакта с семейным древом Юлия была его мать, Антония, племянница первого римского императора. Тем более важным становилось использовать его связи с половиной Клавдиев в династии, идущей к его бабушке по материнской линии, Ливии. Он воспользовался этим, организовав сильно запоздавшее обожествление Ливии 7 января 42 года, подняв ее до того же уровня божественности, как у Августа, с которым ее культовая статуя теперь разделяла храмовую комнату. Клавдий оказал ей честь принесения жертв, проводимых под покровительством весталок. Этим Клавдий смог заявить, по крайней мере, о своей божественной прародительнице, если не о прародителе.[401]
Чтобы публично продемонстрировать свою семейную связь со стороной Юлиев, Клавдий присвоил прежде отвергнутый титул «Августа» своей недавно умершей матери Антонии; при нем золотые, серебряные и бронзовые монеты с изображением ее лица и титула впервые были отчеканены в качестве римских денег. По иронии судьбы мальчик, которого Антония и Ливия считали уродом и недоумком, теперь оказал им величайшие из почестей. Наконец, Клавдий вызволил своих племянниц, Агриппину Младшую и Юлию Ливиллу, из их островной ссылки и восстановил им наследство, конфискованное Калигулой, — точнее, то, что осталось от него после того, как Калигула продал их ювелирные украшения, мебель и рабов. Императору и его советникам казалось, что ничего, кроме хорошего, не может произойти из облегчения участи дочерей служившего Клавдию талисманом и все еще с любовью вспоминаемого брата Германика.
Несмотря на последующее поведение Агриппины Младшей, ставшей одной из самых могущественных и самых неоднозначных женщин императорской семьи, первое время после ее возвращения из ссылки в 41 году она ничем себя не проявила. Теперь ей было почти 25 лет, она уже прошла полный курс обучения в беспощадном мире политики Юлиев-Клавдиев, которая привела к смерти или ссылке столь многих ее родственников, включая самых близких. Овдовев после смерти мужа незадолго до прихода на трон Клавдия, но вновь соединившись с четырехлетним сыном Нероном, который был оставлен на попечение сестры Домиция Агенобарба, Домиции Лепиды, она быстро и удачно вышла замуж за Пассиена Криспа — богатого человека с хорошим положением в обществе, владельца прекрасного имения на другом берегу Тибра, который раньше был женат на Домиции Лепиде. О жизни Агриппины в течение следующих пяти лет мы знаем очень мало; вольная интерпретация позволяет предположить, что в 42 году она могла уехать, сопровождая нового мужа, назначенного проконсулом в Азии.[402]
Тем временем в литературных источниках 40-х годов начинает появляться относительно новая фигура в сонме имперских дам. До своего взлета к пурпуру Клавдий уже был трижды женат и дважды разведен — первый раз на Плавции Ургуланилле, внучке старой подруги Ливии Плавтии Ургулании, а затем Антонии из семьи Сеяна.[403] Его третья женитьба состоялась вскоре после провозглашения императором Калигулы — на этот раз супругой стала Валерия Мессалина.
Для иллюстрации извилистой природы брачной политики Юлиев-Клавдиев следует сообщить, что Мессалина была почти подростком, дочерью еще одной сестры Домиция Агенобарба — Домиции Лепиды Младшей, и правнучкой Октавии как со стороны отца, так и со стороны матери.[404] С такой блестящей родословной она выглядела прекрасной династической супругой для укрепления рода Юлиев-Клавдиев после краткого и беспорядочного пребывания на престоле Калигулы — особенно после своевременного доказательства ее плодовитости; их единственный сын был рожден через три недели после того, как Клавдий занял трон в феврале 41 года. Другой ребенок пары, их дочь Клавдия Октавия, родилась годом раньше.
По крайней мере публично, ранняя карьера Мессалины следовала образцам ее великих предшественниц. С момента наследования Клавдий тратил много энергии на завоевание поддержки, одновременно наращивая свой политический и военный опыт. В 43 году он совершил самое большое достижение своего правления, сделав то, чего не смог даже Юлий Цезарь — завоевал остров Британия, который стал теперь новой северной границей империи. В триумфальной процессии по улицам Рима, которая прошла в 44 году, Мессалине было позволено следовать за колесницей мужа во влекомом мулом карпентуме, перед генералами, победителями в кампании. Их сын, до настоящего времени известный под именем Тиберий Клавдий Цезарь Германик, получил новое прозвище Британик — в качестве признания великой победы его отца.
Мессалина тем временем получила большинство почестей, которые теперь стали формальностью для женщин Юлиев-Клавдиев, включая разрешение на установку публичных статуй. Ей также было дано право сидеть на передних местах в театре, ранее занимаемых Ливией — единственной женщиной, которая до тех пор имела право на статуи, будучи и женой правящего императора, и матерью мальчика, который потенциально наследовал ему.[405]
Однако одна честь, которую имела Ливия, ускользнула от Мессалины. После рождения Британика Сенат предложил ей титул Августы — император, как это часто случалось, наложил вето на предложение Сената.[406] Отказ Клавдия частично мог быть попыткой успокоить членов Сената, все еще озабоченных автократическим характером вступления во власть нового императора. Но в более поздние годы его отказ стал восприниматься в контексте волны мрачных издевательств, направленных против его жены. Сатирик Ювенал, творивший через несколько десятилетий после смерти Мессалины и взявший за образец описание поэтом республиканской эры Проперцием ненавидимой Римом Клеопатры как meretrix regina (царица шлюха), перекрестил Мессалину в meretrix Augusta (Ее Высочество Шлюха), извратив самый почетный титул империи для женщины.[407]
Шутка Ювенала весьма верно отражает образ Мессалины как разнузданной женщины, которую никакое количество титулов не могло превратить в респектабельную матрону. Она была на тридцать лет моложе Клавдия и вышла за него замуж в 15 лет. В фольклоре того времени, как и в последующие времена, она описывалась как римская Лолита, которая вила веревки из своего доверчивого старого мужа и имела такой ненасытный сексуальный аппетит, что была перечислена Александром Дюма в его каталоге самых великих куртизанок за всю историю человечества. Она также стала порнографической иконой для таких писателей, как маркиз де Сад, который писал о действиях одной проститутки, что она «продолжала почти два часа в яростном темпе Мессалины» — а позднее стала символом антивенерической кампании во Франции в 1920-х годах.[408] Сам Ювенал сделал черноволосую молодую императрицу сатирическим воплощением неверной жены, заявляющей, что она обычно ждет, пока доверчивый Клавдий уснет, а затем отправляется, переодевшись, торговать собой, как проститутка, под вымышленным именем:
