бесстрастных стражников, а когда – любезных официантов, поддерживающих водный режим подопечного. Каждые полчаса, без всяких напоминаний, они пичкали обильно потеющего экс-шпиона прохладительными и горячими напитками.
К полудню взмыленный бедолага от атмосферы подчеркнуто корректного вакуума задергался, порываясь встать. Но тут его жестко осадили, пригрозив наручниками. Тогда Зуммерград затребовал, как он выразился, «этого русского», взаимопонимания однако не обрел. Больше того, был препровожден в «Абу-Кабир»*. Там, в одиночной камере, он несколько успокоился – ведь живчик свое обещание сдержал, оградив от арабских головорезов. Значит, обменяют, уговаривал он себя, пока не заснул.
Зуммерград впервые покинул стены казенного дома (всего на полдня) спустя семь месяцев, о чем совсем не жалел. Биренбойм распорядился доставлять в камеру советские газеты, не столько скрашивавшие одиночество, сколько ехидно подначивавшие: сносное трехразовое питание, вентилируемый воздух, горячая вода, прочие маленькие, зато регулярные радости – целый материк благоденствия в сравнении с жестоким экономическим кризисом, куда погрузилась внедрившая в Израиль шпиона, к слову, против его воли, страна. (Через неделю после ввода советских войск в Афганистан ассимилированный, некогда отмытый родителями от еврейства двадцатипятилетний Зуммерград – увы, на фамилию и имя денег не хватило – попросился в ограниченный контингент добровольцем. К великому удивлению, его вскоре призвали. Только не офицером инженерных войск, кем был аттестован по окончании строительного факультета, а курсантом ускоренного, полугодичного курса нелегальной резидентуры в Высшей школе КГБ. Свернутая еще одним иудейским оборотнем Ю. Андроповым эмиграция в Израиль заполняла последние клеточки в гроссбухе «фондов и лимитов» заходящего на последний вираж СССР, при этом план по внедрению агентуры не выполнялся… Так Зуммерград, ошарашивший не столь свое окружение, патриотически мотивированное, как собственных родителей, в конце восьмидесятого перебрался из града белых ночей в «город без перерыва» Тель-Авив).
Меж тем, расставшись по-английски с самой необычной в его карьере шифровкой, Золотой Дорон заторопился отнюдь ни к директору, а в центр связи. Спустя час, где-то к 11:15, через парижскую резидентуру выяснил, что Давид Хубелашвили, то есть «Старик», свободнее его самого – на пару с Талызиным бьет баклуши на конспиративной квартире. По крайней мере, так гласила только что полученная, едва дешифрованная депеша Розенберга. Собственно, в этом он почти не сомневался, хотел лишь убедиться.
Выяснив статус Шахара и распорядившись сменить, не медля, его координаты, Биренбойм сделал три телефонных звонка. Первые два – в Москву, в 11:30 и 12:00. Третий – местный, в представительство «Эль-Аль», где заказал себе билет в Берлин с пересадкой в Мюнхене Лишь затем отправился на аудиенцию к Моше Шавиту. Пробыл у шефа недолго – минут двадцать, то и дело постукивая по циферблату. Постучал он по часам и, когда покидал кабинет, должно быть, так прощаясь.
***
4 января 1991 г. 22:10 г. Берлин
По почти безлюдной площади «Бебельплац» – в сторону собора «Святой Ядвиги» – на всех парах неслись два господина, чуть ранее высадившиеся на Унтер-ден-Линден. Пухленький коротышка средних лет – из такси, а широкоплечий крепыш, под сорок, – из «Волги» с советскими военными номерами. По внешнему виду – гости города, ибо оба явно не местный генотип.
Несмотря на параллельный курс, господа некоторое время свое соседство не замечали, всматриваясь в очертания собора. Однако, по мере приближения к храму, шагая практически рядом, поглядывали друг на друга то с любопытством, то с опаской. Уже у входа в собор, переводя дух, уставились в недоумении, будто их встреча – полная неожиданность. Если рандеву и планировалось, то с кем-то другим. Поелозив друг друга недоверчивыми взглядами, разошлись, но не с концами, а обследуя ближайшие окрестности.
Вскоре токи притяжения заработали вновь: побродив в растерянности вокруг храма, поздние странники почти синхронно устремились к входу, где только что расстались. Между тем, если крепыш спокойно мерил шаг, то живчик-коротышка поспешал, передавая взбаламученным взглядом где беспокойство, а где запоздалое прозрение. Как только они зрительно пересеклись, старший господин приподнял руку, привлекая к себе внимание. Тут оба сбавили ход и сближались, с некоторой настороженностью друг друга придирчиво изучая.
– Сколько лет, сколько зим! Не вспомнить, когда виделись! – Живчик остановился, потешно распахивая руки.
– Короткая у тебя память, дружище, всего два года назад, – с некоторой задержкой объявил крепыш, никаких эмоциональных оттенков не передавая. С руками в карманах пальто застыл настороже.
– Прогуляемся по Унтер-ден-Линден? – Живчик подался вперед, по-свойски беря спутника под руку.
Крепыш ошалело взглянул на эскорт, казалось, изумившись фривольному жесту, а может, нежданному переходу с английского на русский.
– Не думал, что оба опоздаем, почему-то… – сетовал коротышка, на сей раз приобняв соседа за талию. – От вас ведь близко. Оттого и сплоховал, несмотря на приметы.
Крепыш чуть отстранился, отправляя послание: двусмысленное радушие ни к чему. Вынул руки из карманов.
– Ну, выкладывайте, – жестко бросил гиперактивный колобок, казалось, вмиг обросший шипами. – Предлагаю: рабочий язык – русский. Не секрет: языки у вас в загоне, не в обиду будет сказано…
– Убеждены, что так лучше? – упорствовал по-английски сосед. – Русский в Берлине – весьма сегодня редок.
– Я обычный, не отягощенный убеждениями прагматик… – вздохнув, ответствовал коротышка. – И, признаться, от одного и того же диспута за сутки в горле першит. Да, вот что еще: убедите в весомости своих полномочий. Максимально сжато причем.
– Вы тоже… – тихо, но крайне убедительно рекомендовал крепыш, наконец поддержав предложенный регламент.
– Только не просите обнажить татуировку тайного ордена, ее нет. За исключением этнического клейма, ничем порадовать не смогу. Увольте, – забавлялся иносказаниями колобок – где плоскими, а где не совсем…
– В общем так, – заговорил крепыш, известный узкому кругу лиц как Кирилл Фурсов, завсектора взаимодействия с иностранными разведками, штатный эмиссар КГБ по деликатным поручениям, – в Москве заинтересовалось иракской разработкой «Моссада». Если наши и ваши цели совпадут, то операция может иметь продолжение. Стало быть, нам требуется, как минимум, эскиз. Спрашивается, почему набросок, а не вся подноготная? Отвечу: потому, что у каждого своя шкала приоритетов. Чужая головная боль – именно чужая, поскольку своей хватает. Ну а пока… – Фурсов с многозначительным видом прервался, – ваша инициатива в фазе активного распада. Основные звенья дезавуированы – их выдал инициативник-крот, три дня как задержанный. Арест Давида Хубелашвили, вашего агента, и удерживаемого им «почтальона» – вопрос времени. Впрочем, задача, скорее всего, неактуальна, ибо без нашего благословения никому из них не просочиться в Ирак. Используй «Моссад» обходной маневр, через третью страну, отклонив предложение о сотрудничестве, каналы выхода на Посувалюка перекроем…
– Довольно, можете не продолжать, – перебил Фурсова колобок, известный сюжету как Дорон Биренбойм, главный опер «Моссада». Сморкнув, продолжил: – Предлагаю начать от обратного: сформулируйте ваш интерес. Если он в нашу мозаику ляжет, взаимодействие гарантирую.
– Не пойдет так, коллега, – Фурсов откашлялся, – вы путаетесь в понятиях «ведомый» и «ведущий». Единственная причина, почему я здесь: впечатлила
