себя Биренбойм кротко сложил на коленях руки. – «Старик» хватил лишку, вынудив Черепанова за день подобрать «почтальона». Как ни прискорбно, скорее, по моей установке. Маху дал, каюсь…
– Второй за сегодня позитив: золотого достоинства, зато без души, Дорон кается. Что за день такой? Неужто загадочная, малоизведанная Россия на путь истины наставляет? – явно забавлялся директор.
– Может, ты и прав, – согласился Биренбойм, – только Черепанов, вполне вероятно, себя и операцию засветил.
– Резонно, – поддержал директор, озадачиваясь.
– Словом, босс, напрашивается запасной вариант, следуя теории вероятности…
***
2 января 1991 г. 23:45 Израиль, семья новых репатриантов
– Ефим, мне не хочется умирать…
– Брось, Стелла, обойдется. И такие, как ты, не умирают…
– А какие, Ефим?
– Наверное, те, кто живут, не задумываясь, мгновением. Ты слишком себя, родимую, любишь, выживешь…
– Дурак ты, Ефим, дурак со слоновой кожей. Хотя бы для приличия соврал: свою семью от войны уберегу.
– Ложь во благо? Где-то вычитал: ложь – язык любви…
– Такой же, как и ты, дурак, сморозил. Ему, как и тебе, чувство любви не знакомо.
Стелла, привлекательная женщина тридцати шести лет, отвернулась, всхлипнула. Ефим, ее супруг и одногодка, какое-то время морщился в подушку, раздумывая, может, он и правда черствый сухарь, а не разобидевшийся на ущербность бытия романтик. Застряв в вязкой кашице неблагодарного диспута, Ефим суженную обнял.
– Не плачь и так тошно.
Стелла, неохотно переместившись на спину, устремила взор в отсвечиваемый луной потолок. Неуверенно, будто затрагивая неудобную тему, спросила:
– Почему Виталик это сделал?
– Откуда мне знать? Искать логику в поступках шестилетнего ребенка – то же, что разгадывать перемену настроения у женщин. Скорее всего, вколол антидот случайно, в игре.
– Все-таки какие мужчины недалекие! Как можно не понимать?!
– Что именно?
– Вокруг все только и говорят о войне – вот и хрупкая детская психика сломалась. Инстинкт самосохранения у ребенка – ничуть не меньше, чем у взрослого, страхов же – не счесть.
– Ну, паникерство вокруг здоровья ваша где фамильная, а где профессиональная черта: бабушка врач, мать – вызубрившая назубок медицинскую энциклопедию самоучка.
– А что в этом плохого?
– Ровным счетом ничего. Только ежеминутные причитания об иракских ракетах скоро всех соседей, включая их кошек и собак, подтолкнут к самоубийству. Так что, приняв на веру умозаключение о страхах, Виталик – первая жертва вашей истерии. И какая удача, что вколотый антидот аукнулся для него лишь небольшим отеком. Сколько раз говорил: избыток слов – пострашнее бубонной чумы.
Двое, как несложно было вывести из беседы, чужих, зажатых ржавой скобой судьбы людей, какое-то время лежали молча. Порой лишь ворочались, передавая разброд чувств, казалось, вдоволь ими изведанный. Но тут Ефим живо приподнялся, подтягивая под себя ноги. Обхватив колени руками, уселся.
– Впрочем, не вы одни на горячку горазды, – вкрапил нотку компромисса он. – Вчера, коллега, учительница английского, в родную Америку укатила, директрису даже не известив. Кроме того, пишут, аэропорт религиозной публикой забит. С билетом в один конец драпают.
– Хоть долька рассудка прорезалась, – желчно отозвалась Стелла, не желая прощаться с обидой. – Ты еще про противогазы забыл, с прошлой недели их прямо в «Бен-Гурионе» с удостоверением репатрианта вручают. Принудительно, без разъяснений.
– Убежден: ублюдку шею свернут, – аки отрок, нечленораздельно бубнил Ефим. – Прикроют нас американцы…
– Да от тебя за километр советским шапкозакидательством и мужской беспечностью разит! – обрушилась Стелла, распаляясь. – И чем тебя не устраивают врачи?! Тем, что, в отличие от тебя, гуманитария, знают: зарин – ужасное оружие! Ты – идиот, бравирующий, что ему не нужен противогаз! Сыну какой пример? Учителем еще называешься…
Глава 11
3 января 1991 г. 13:00 КГБ СССР, кабинет В.А. Крючкова
Крючков бесстрастно наблюдал за давно явившимся к докладу, но все еще копошащимся в бумагах Агеевым, будто впереди долгое, нудное зимовье и они успеют наговориться. На самом деле понимал, что перелопачиваемый ворох донесений – продукт круглосуточного труда дюжины сотрудников – не так-то просто свести воедино, поскольку две трети усилий зама истрачено на сокрытие подоплеки иракской разработки. Между тем что-то ему подсказывало: итог масштабных розысков, скорее всего, невелик.
– В общем, негусто, Владимир Александрович, – подтвердил предчувствие шефа Агеев, захлопывая папку. Почесав загривок, добавил: – Координатор еще тот фрукт, а точнее, уж. Почти в одиночку – по крайней мере, мне так кажется – водит за нос, пусть расшатавшуюся, но все же машину одной из лучших разведок. И ни где-нибудь, а в ее цитадели.
– Не понял, Гений Евгеньевич! – жестко оборвал зама Крючков. – Координатор локализован?
– Не убежден, что это вообще удастся и, признаться, сомневаюсь в целесообразности, – пожал плечами Агеев. – Понимаешь, сама затея «Моссада» – нахрапистая кустарщина, отличающаяся лишь беспрецедентным мужеством и вероломством. Все звенья операции – точно бусины, нанизанные на гнилую нитку. Чуть натянул – ожерелье посыпалось. Вместе с тем известно: фортуна благоволит придуркам и наглецам. Особенно наглецам одаренным.
Крючков поморщился, передавая: ближе к делу. Агеев распрямил указательный палец: мол, дай высказаться. Продолжил:
– Так вот, координатор, вне сомнения, крепкий профессионал, ударился, на мой взгляд, в непродуктивные игры. Похоже, учуяв западню, запустил для контакта с зампредседателя ГКЭС какого-то сопляка, представившегося родственником главного инженера. Последний якобы болен и посредством вестового передает: «Я согласен. Появлюсь, как только выздоровею». И все у него чин чинарем: звонки – через автоматы, продолжительность бесед – минимальная. Однако, глубоко убежден, координатор петляет зря, полезнее плыть по течению. Его упорядоченные выучкой мозги не понимают: здесь не разомлевшая в своей беспечности Европа, перехитрить такую машину, как наша, ему не по зубам.
– Словом, забираться в нашу клетку тот не торопится и, похоже, смотритель клетки где-то маху дал… – съязвил с каменным лицом Председатель.
– Да не о том я, Владимир Александрович! – сокрушался Агеев. – Ведь он, не исключено, куда нацелено копье, тоже ни бум-бум, на промежуток сориентирован. Стало быть, нам без толку.
– Не думаю, – возразил Крючков. – Судя по пафосу обработки Черепанова, какова мишень, он знает. Хотя категорически утверждать не могу, – хозяин кабинета на секунду задумался, после чего уточнил: – Собственно, к чему ты клонишь?
Агеев бесхитростно глядел на босса, транслируя то ли недопонимание, то ли так приглашая впрячь фантазию. В любом случае, тянул с ответом. В конце концов изрек, картинно осмотревшись по сторонам:
– Заморимся за стайером гоняться, быстрее выйти на верхушку «Моссада» напрямую… Приценимся, поторгуемся, смотришь, найдем общий интерес… А не выйдет, так закроем тему, как тупиковую, и вернемся на магистраль, пусть вся в наледи она.
Эталон выдержки и начальственной респектабельности, точно простолюдин, неприятно клюнул подбородком. После чего трусливо уткнулся в какую-то бумажку, словно передавая: ничего не слышал и знать ничего не хочу. Между тем скоро откликнулся, правда, совсем тихо:
– Как ты себе это представляешь? С учетом того, что реального канала связи нет, а наша консульская группа в Тель-Авиве вне игры.
– Подумаем… – вселял надежду зам. – Дай покопаться немного.
***
4 января 1991 г., г. Тель-Авив, ул. Шауль Амелех
В 9:15 у проходной штаб-квартиры «Моссада»
