Главная героиня повести – красивая женщина тридцати девяти лет по имени Лидия, экскурсовод Палеонтологического музея им. Ефремова в одном из сибирских пятимиллионников, а в свободное время мастер хатха-йоги, – влюбляется в экспонат музея, молодого диплодока Борю, которого она каждый раз волнительно прозревает во плоти, глядя на его каменные останки. Ночью Лидии снится их с Борей страстный роман с исполненными кинестетических находок эротическими сценами…
В это же время за Лидией начинает ухаживать немолодой испорченный бизнесмен, речистый Герман Карлович. Образуется любовный треугольник, одна из вершин которого расположена в пространстве воображаемого. Однако на остроте коллизий это нисколько не сказывается…
В тех отрывках, что Мирослав (теперь он подписывался псевдонимом Юрий Южный) зачитывал Растову, чувственная Лидия интеллигентно вожделела к диплодоку Боре (такому длинношеему и холоднокожему, гладкому и могучему!), скучая на скуловоротной планерке, пока шеф Лидии по имени Максим Максимыч, шаловливый маразматик в неопределенных летах, переходил от малоудачных клоунад к вялым экзекуциям провинившихся сотрудников и обратно…
Жанр написанного Дедов-Южный определял как «телесный турбосюрреализм» и утверждал, что в конце Лидия должна поменять фамилию на Зауроподова (по названию группы, к которой принадлежал диплодок) и снести яйцо.
Да-да, кричал пьяный в дымину Дедов-Южный, снести яйцо назло Герману Карловичу!
А Карлович, чтобы обеспечить финал драматическим накалом, должен был выстрелить в скелет диплодока Бори из охотничьей двустволки и загреметь за это в тюрьму…
Растов, прочитавший в своей жизни значительно больше книг, чем пристало майору-танкисту, но все же значительно меньше, чем прописано, например, гуманитарию, вяло ругал Дедова-Южного за склонность «все замутнять». И убедительно просил поменять призрачного диплодока, ну то есть его скелет, на реального фигуранта из плоти и крови, «на нормального парня, хоть бы и танкиста».
Но теперь майору было что сказать! Развернутая рецензия на «Ночь в Палеонтологическом музее» (к слову, в те дни опубликованную в альманахе «Фантастика Заполярья»), которую Растов имел неосторожность пообещать Дедову-Южному в июле, заняла у него час времени и десять страниц из фельдшерского блокнота…
Затем Растов вдруг почувствовал: надо написать бывшей жене Беате.
Зачем?
Сформулировать было нелегко.
Может, времени оказалось слишком много – спать не хочется, а ужинать рано.
А может, потому что зов души…
Итак, Растов написал Беате, что наконец-то полюбил девушку по имени Нина.
Соврал, что уже сделал Нине предложение.
Поблагодарил Беату за любовь и заботу, которые она ему дарила. («Ведь что-то же такое она дарила, да?» – рассуждал майор, сортируя далекие воспоминания, в которых было много пива из холодильника и черствых бутербродов с ветчиной.)
И напоследок добавил, что банковский вклад, который Растов сделал в день их скромной свадьбы и который будет доступен к снятию через год, Беата сможет, на основании этого письма, целиком оставить себе. (Растов вдруг вспомнил, как страстно выросшая в бедности Беата радовалась всяким сверхплановым деньгам; как она хлопала в ладоши каждому, даже дурацкому, подарку; как на ее щеках проклевывались экстатические ямочки, когда он что-то материальное ей приносил, привозил, обещал… Вспомнил и невольно улыбнулся.)
Законченные письма Растов рассовал в сделанные собственноручно конверты.
Конверты надписал разборчивыми печатными буквами. И сложил стопкой возле иллюминатора.
«Вот он, небогатый эпистолярный итог жизни майора Растова: болтливого друга-баламута, скучного сына и на всю голову влюбленного…»
Глава 17
Неустановленная система
Август, 2622 г. Звездолет «Гибель и разрушение теплокровным» Неустановленная система
Утром следующего дня (которое вполне могло быть полуночью следующей ночи) майор Константин Растов проснулся позже обычного.
Дурные предчувствия донимали его, как комары байдарочника. Константин даже разозлился на себя. Он же, в конце концов, танкист, тупой служака, а не какой-нибудь университетский баловень-лирик или там, прости господи, эстрадный певец Куллэ! Ему предчувствия иметь – себе дороже!
Растов рывком вскрыл очередной тайский паек. Извлек из вакуумной упаковки блинчики. Надпись на картонке величала их загадочно: «спринг-роллы». Были они сделаны из странной субстанции, похожей на съедобную промасленную бумагу, а начинены – сельдереем, соевым мясом и морковкой под пальмовым маслом.
Распечатав баночку кокосового молока, Растов принялся завтракать.
Ах, как же хотелось ему пельменей! Кофе! Можно даже самого распоследнего, растворимого, угольно-черного! Ну или хотя бы чаю!
Увы, родных и любимых интоксикантов в его меню не было. Только полезное кокосовое молоко с берегов острова Самуи, радость воинствующего вегетарианца…
Прямо так, с молоком в правой руке и блинчиком в левой, он подошел к иллюминатору.
Перебросил баночку молока на сгиб локтя, приложил ладонь к серой обшивке…
Послушные молекулы чудо-материала откликнулись на прикосновение. Перегруппировались, переориентировались…
Обшивка изменила оптические свойства, стала прозрачной.
Растов ожидал увидеть неразлучную пару Макранов над коричневыми пустошами Курда. Но там, за прозрачной преградой обшивки, космический пейзаж обновился, и притом радикально!
Растов, привыкший на земных десантных ко-раблях к громким и исключительно некомфортным Х-переходам – во время которых ты каждый раз клянешься себе, что этот раз уж точно-точно-точно самый последний, – Растов был уверен, что не прозевает прыжок чоругского улья в другую звездную систему ни при каких условиях.
Но майор совершенно упустил из виду, что для перехода улей воспользуется гигантскими Х-воро-тами!
Эти ворота были созданы ксеноинженерами и обеспечивали путешественникам аномальный, по земным меркам, комфорт. При таком комфорте и просыпаться незачем…
Увиденное за иллюминатором потрясло Растова так сильно, что он даже перестал жевать!
Россыпь ярких белых звезд.
Определенно, какое-то крупное шаровое скопление…
Но какое?
Как майор ни силился, он не мог припомнить астрономический объект, в котором около дюжины звезд первой и нулевой величины образуют нечто вроде серпа.
Левее скопления – пузатое небесное тело. Планета?..
Да, несомненно, планета.
Когда-то она, надо думать, ничем не отличалась от Земли. Или в крайнем случае от Венеры – буде та и в самом деле к 2700 году претерпит охлаждение и терраформирование, как обещало Растову-старшему руководство «Геостроя».
О естественном происхождении планеты за иллюминатором напоминали ее полярные области, северная и южная, где исходили испариной леса, блестели блюдца озер и в бахроме тайфунов чернели моря.
Но эти полярные области были единственными нетронутыми регионами, открытыми взгляду.
Вся остальная поверхность планеты, включая, по-видимому, и океаны, была полностью преобразована свихнувшимся на почве промышленного производства разумом.
По сути, планета являла собой один гигантский завод, где череда сборочных цехов разрослась на пол-Австралии, а комбинаты первичной выплавки сформировали агломерацию размером с Мадагаскар!
Дневная сторона невероятной планеты была освещена рубиново-красными лучами местного престарелого светила и кое-где пересвечена орбитальными солазерами[2]. Они перехватывали потоки энергии центральной звезды, идущие мимо планеты, и перенаправляли их на приемники наземных солнечных электростанций.
Каждый такой приемник имел площадь с Московскую область. На некоторые из них было больно смотреть, как на блики солнечных зайчиков!
В общем, на дневной стороне планеты Растов разглядел немногое. Зато ночная, темная, сияла множеством разноцветных огней.
Пылали зловещие уголья сталеплавильных домен и коксохимических заводов.
Зеленели характерные восьмерки чоругских энергостанций – как они выглядят, Растову объясняли в родной Харьковской академии бронетанковых войск, на курсе «Инфраструктура дружественных ксенорас». (Оно и понятно: сегодня ксенораса такая дружественная, а завтра – завтра уже и не слишком.)
Между ними светились нити дорог и глобальных конвейеров.
А чуть выше плыли, мерцая, огоньки чоругских промышленных дирижаблей.
– Ваше пиво, добронравный Константин! – сказал электронный голос, и в «кармане» (так Растов про себя назвал нишу неудобной формы, где изредка появлялось все то, что чоруги передавали ему) материализовалась запрошенная у Шчи бутылка «Жигулевского».
