велел Тед младшей сестре, - у тебя глаза уже слипаются. Я погуляю, и вернусь».
-А почему в обносках? - удивилась Бет. Она сама куталась в кашемировую, отделанную кружевами
шаль, черные косы падали на прикрытые бархатным халатом плечи.
-Здесь деревня, - Тед поднял бровь, - а не Бикон-хилл. Щеголять не перед кем. Спать, - он щелкнул
ее по лбу. Бет подмигнула ему: «Эта мисс Голденберг, из Нью-Йорка, сегодня, за обедом, в тебе
чуть дырку не проглядела. Правда, тетя Батшева ей сразу сказала, что ты не еврей».
Тед только рассмеялся, и развернул ее в сторону спальни: «Маленьким девочкам пора в постель».
Он спустился в сад и открыл кованую калитку: «Нет, нет, нельзя. Что я буду за аболиционист с
белой женой? Как будто своей расы стыжусь. Папа даже в Париже постарался, и цветную девушку
нашел. Тем более, - Тед остановился и закурил, - мне только двадцать три, торопиться некуда».
Он на ощупь надорвал карман куртки. Записка была там - короткая, вложенная в чистый, без
адреса, конверт.
-Фредерик, Фредерик, - пробормотал Тед, - как тебя убедить в том, что борьба за права цветных не
должна ограничиваться речами на собраниях и статьями в газетах?
Он вспомнил ночь в Спрингфилде. Год назад, после выступления Дугласа в местной церкви, они
сидели втроем на ферме у Джона Брауна. В саду трещали сверчки, с полей пахло свежей травой, в
небе Массачусетса, сияли крупные, летние звезды.
Браун затянулся короткой, простой трубкой. Он хмуро сказал, почесав покрытую темной щетиной
щеку: «Никакого другого пути, кроме военного, я не вижу. Надо собирать силы для вооруженного
восстания, а пока устраивать акты, - он поискал слово, - устрашения. На юге и на западе, в новых
штатах. Чтобы рабовладельцы, а также их подпевалы, - Браун жестко усмехнулся, - поняли, что мы
не шутим.
Дуглас долго молчал. Отпив пива, посмотрев куда-то вдаль, он вздохнул: «Когда я был в Ирландии,
мне мистер О’Коннел объяснял, что восстаниями ничего не добьешься, Джон. У них там, - Дуглас
махнул рукой на восток, - тоже, знаете, много горячих голов. Надо действовать законными
способами. Католики, во главе с О’Коннелом, дождались того, что они теперь могут избираться в
парламент. О’Коннел - первый католический мэр Дублина, за двести лет...
-Ты католиков с нами не равняй, Фредерик, - ядовито сказал Тед, - они не рабы, и рабами не были.
Ты, видимо, забыл, как тебя в детстве кнутом били, забыл, что твою мать на аукционе продали, и
больше вы с ней не виделись, забыл, как тебя чуть не линчевали в Индиане, - он указал на
сломанные, криво сросшиеся пальцы на левой руке Дугласа.
Дуглас покачал головой: «Ничего вы не добьетесь тем, что будете убивать рабовладельцев. Весь юг
не убьешь».
-Если надо будет, - спокойно ответил Джон Браун, выбивая трубку, - мы вырежем всех белых от
Виргинии до Флориды. Фредерик. Разорим юг, и заселим его свободными людьми, отсюда, с
севера. Ради уничтожения рабства мы ни перед чем не остановимся.
Тед шел по деревенской дороге, затягиваясь сигарой: «Мисс Голденберг. Тетя Батшева ей сказала,
что я не еврей, и больше ничего, наверняка. Горовицы никогда не говорят, что мы цветные. По
нам этого не видно, а у дяди Натана половина деловых партнеров с юга, рабовладельцы. Если бы
они знали, с кем едят за одним столом...»
Тед до сих пор помнил, как три года назад они с отцом стояли на перроне вокзала в Нью-Йорке,
ожидая поезда на север. Неподалеку он заметил хорошенькую девушку, лет шестнадцати, с
родителями. Она все искоса посматривала на Теда, краснея, накручивая на палец белокурый
локон.
Подошел поезд. Девушка, увидев надпись «Для цветных», над дверью вагона, куда садились Тед с
отцом, брезгливо отвернулась.
Тед быстро дошел до нужной ему фермы - в двух милях на восток от Ньюпорта. Постучав в простую
дверь, юноша улыбнулся хозяину. «Здравствуйте, - сказал Тед, - я Сержант, вас должны были
известить».
Человек, - белый, - погладил седоватую бороду. Пропустив Теда в скромно обставленную
гостиную, - без распятия, с Библией и книгами Джорджа Фокса на столе, квакер развел руками:
«Не обессудьте, Сержант, придется в подпол спуститься. У нас хоть и безопасно, но, все равно,
осторожность не помешает». Внизу, при свете свечей, Тед увидел еще пятерых. Трое были белыми,
двое - неграми.
Они обменялись рукопожатиями. Тед, вытащив конверт, передал его хозяину фермы: «Лично вам,
господа, из Спрингфилда, от мистера Джона Брауна. Пришло время действовать». Квакер только
усмехнулся. Подозвав Теда, он ловко открыл тайник в половицах - там были сложены ружья и
пистолеты.
-Очень хорошо, - протянул Тед. «Вам уже, должно быть, прислали список, из Провиденса».
Квакер кивнул: «На той неделе. Как вы понимаете, я сам таким заниматься не могу, - он вздохнул, -
это против наших принципов...»
Тед оглядел собравшихся: «Господа, если здесь есть еще квакеры, мы, конечно, освобождаем вас
от участия, - он поискал слово, - в акции. Мы уважаем ваши взгляды».
Все молчали. «Вот и славно, - широко улыбнулся Тед.
-Дайте-ка мне список, - попросил он квакера и пробежал глазами имена: «Вот этот. Пишет колонки
в газетах, поддерживающих рабство, водит дружбу с южанами..., Начнем с него, а там пойдем
дальше, - Тед помолчал, - по алфавиту. И запомните, - добавил юноша, - не надо излишнего риска.
Впрочем, первое мероприятие мы проведем вместе, а потом каждый будет ответственен за свой
участок работы».
Квакер развернул записку от Брауна: «Братья! Не останавливайтесь ни перед чем, не жалейте
ничего и никого, Америка должна сбросить позорные оковы рабства и возродиться к новой жизни
- в дыме пожаров и крови угнетателей».
-Аминь, - сказал кто-то. Хозяин фермы, поднеся бумагу к огню свечи, подождав, пока она сгорит,
улыбнулся: «И да поможет нам Бог».
-Через две недели, - сказал Тед, прощаясь с мужчинами, - встречаемся в Провиденсе. Мистер
Келлог пожалеет о своем бойком пере. Мы его заставим, как бы это сказать, проглотить
собственные слова.
Тед вышел в прохладную, мартовскую ночь. Весело насвистывая, юноша направился обратно к
особняку Горовицей.
Когда Тед ушел, судья запер дверь библиотеки и кивнул: «Дэвид».
Тот, вздохнув, подвинул к себе неприметную, картонную папку: «Как вы понимаете, я не могу
открыто проявлять свой интерес к внутренним делам Российской империи. Тем более, что все мы
знаем, - он посмотрел на старшего Фримена, - что у них в посольстве императора Николая, лежит
распоряжение об отказе в визах нам всем, даже, - Дэвид усмехнулся, - дяде Натану».
Эстер Горовиц сразу сказала: «Милые мои, от нас никакой помощи не дождешься. Евреев там
дальше черты оседлости не выпускают. Натану просто не дадут разрешения приехать в Санкт-
Петербург, будь он хоть трижды американец и государственный чиновник. Вы не помните, когда в
Европе были такие же времена, а я помню. Мой покойный брат налог штатгальтеру платил, за то,
что нам разрешали в синагогу ходить, - она затянулась сигаркой: «Судаковы, конечно, постараются
что-то узнать, там, на Святой Земле. Через Ханеле, может, хоть она слышала...»
-Что можно слышать, сидя на мельнице в польской глуши, - недовольно пробормотал Тедди. Он
вспомнил высокую, красивую, черноволосую девочку, со странными, мутными, серыми глазами.
Она тогда, в Париже, все смотрела на него, а потом улыбнулась: «Ты хороший. Очень хороший. Как
будто светишься».
-Ладно, - сейчас заметил Тедди, - давай, что у нас есть.
-Ничего у нас нет, - горько ответил Дэвид. «Не буду же я напрямую спрашивать у посла Российской
Империи, господина Бодиско, - где Воронцовы-Вельяминовы, ваше превосходительство?»
Нат закурил. Протянув ноги к огню, он взял карандаш: «Кое-что мы все-таки знаем, еще с тех
времен, когда Мартин и Бенедикт покойный добрались до этой самой Сибири».
-Мой брат младший там левую руку оставил, - мрачно сказал Тедди, - еще хорошо, что не голову.
Если бы не матушка, они бы там все погибли. Она их оттуда вывезла, протащила через весь Китай
до Кантона. Останки было опасно забирать, так они там и лежат - Юджиния и ее муж. А где дядя
Теодор и тетя Тео, где дети - один Бог ведает.
-Двое детей, - Нат покусал карандаш. «Мальчики, оба. Она второго родила, преждевременно, и
умерла. Может, и второй умер? - он посмотрел на мужчин.
-Матушка нашла записи, - Тедди курил, глядя на огонь в камине. «Федором его крестили,
восприемником был нищий какой-то, Федор Кузьмич. Местные сказали, что старшего мальчика
после смерти родителей забрал курьер, в военной форме, а младший исчез».
-Как исчез? - удивился Нат.
Тедди выхватил с полки большой атлас мира. Яростно переворачивая страницы, он сказал:
