— Это всё, что у нас есть.
— Поэтому мне непонятно, чего вы дорожите этими кожаными мешками.
— Потому что у нас есть не только это. Вот, например, если я увижу твой рисунок…
Тульпа вопросительно приподняла бровь.
О, этот невероятный излом.
— То есть не твой рисунок, а рисунок тебя. Портрет. То я, конечно, его не спутаю с тобой. И понятно, что он будет бледной копией копии, гравюрой витража и всем, что ты там наговорила о наших книгах. Но он всё же будет иметь смысл. Ценность. И она в том, что он позволит мне лучше вспомнить твоё лицо и не только лицо…
Тульпа потянула длинный шнурок, распустив верхний бант корсета.
— Я могу раздеться, чтобы ты уже успокоился.
Но Великан привык к этим подначкам.
— Но и голос, запах, движения. Как ты плечами пожимаешь. Бровь эту невозможную. Меж тем, на портрете этого не будет. Там будет только видоизменённая калька, альтернативная копирка, уголь. Если не уметь тебя вспомнить. Но я-то сумею. Сквозь эту копию я смогу увидеть то настоящее, что есть.
— Вернее, чего нет, — поправила Тульпа, уже листавшая другую книгу.
— Да, Тульпа. Да. Разница вот в этом. В том, что для меня может быть что-то настоящее, что есть. А может быть и что-то настоящее, чего нет. А для тебя может быть только то, что есть. А того чего нет, его…
— Его нет, — сказала Тульпа и пристально посмотрела в глаза Великану, будто самим этим взглядом, самим этим напряжённым вниманием пытаясь передать ему какую-то мысль.
Но Ингвар не увидел и не понял этого и продолжал доказывать сам себе:
— То, что существует на самом деле. Так что в словах… в буквах… в том, что ценится у нас, среди кожаных мешков… Оно есть! Оно настоящее! Мы не всё можем потрогать. И даже можем что-то забыть. Но оно существует, Тульпа. Оно существует. Наши мысли. Наша альтернативная копирка, наша видоизменённая калька, это всё существует. Разве ты сама мне не то же самое пытаешься показать всё время?
— Пф-ф. Я поняла, поняла. Книжки важны, да. Любовь вечна. Сказки могут всё поменять. Совсем забыла, в чьей я голове. Всё? Идём дальше, а? Смотри, тут есть книга, полностью из твоего имени состоящая. Ингвар и Нинсон.
— Ну-ка.
Великан взял книгу. Действительно, в ней было множество одностраничных глав, в которых повторялось одно и то же стихотворение. Тульпа подвигала ладонью, словно обдувая себя ветром, что означало: дай послушать, вдохни свои слова в мои уши.
Делая вид, что не хочет повышать голос, Ингвар подошёл ближе.
ИнгварНинсонНинсон
ИнгварИнгварНинсон
ИнгварИнгварИнгварНинсон
ИнгварИнгварНинсон
ИнгварНинсонИнгварНинсон
ИнгварИнгварНинсон
Нинсон
НинсонНинсонИнгварНинсонНинсон
Нинсон
ИнгварИнгварНинсон
ИнгварНинсонНинсонНинсон
НинсонИнгварИнгвар
ИнгварИнгварНинсон
НинсонНинсонИнгварИнгвар
ИнгварНинсонНинсон
ИнгварИнгварНинсонНинсон
НинсонНинсонНинсонИнгвар
НинсонИнгварИнгвар
НинсонНинсонИнгварНинсонНинсон
НинсонИнгварНинсонИнгвар
— И?
— И всё. Дальше эти двадцать строк опять по новой. В следующей главе. И опять.
— Прямо Инь-Янь. Немногим лучше. Как ты мне сказал? Пошебурши страничками!
Но Нинсон уже изучал другую книгу:
— Вот послушай: «Не стараясь объяснить себе странное явление, довольный одним тем, что ему удалось так близко и так ясно видеть не только чёрную одежду, но даже лицо и глаза монаха. В парке и в саду покойно ходили люди, в доме играли — значит, только он один видел монаха».
Ингвар обернулся к Тульпе:
— Только он один видел монаха. Это ж чисто мой случай.
Краем глаза заметил шевельнувшегося Уголька, невидимого для женщины. Нет, напрасно. Похоже, один его глитч в упор не видел другого.
Нинсон спросил:
— Чёрный монах, это типа какой-то помощник?
— Не знаю, — отмахнулась Тульпа.
— Я что сам написал все эти книги? Раз они в моей голове.
— Совсем не обязательно. Это может быть твоя заметка. Или чья-то чужая. Как книги в библиотеке. Или вот, например, мои слова ты считаешь моими или своими?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А как я читаю? Это же Убежище! Типа, как сон. Все знают, что во сне невозможно читать. Стоит только начать читать — и тут же всё расплывается перед глазами, буковки то пляшут, то разбегаются.
— Наверное, — легко согласилась Тульпа. — Я никогда не видела снов.
— Да, я, откровенно говоря, тоже всего несколько раз видел. Но…
Нинсон осёкся. О снах он действительно знал мало.
«Я много расспрашивал Лонеку. Эта сумасшедшая жрица Десятой Лоа спала чутким и тревожным сном. И вынуждена была выпивать на ночь вина, чтобы уснуть. Но только не после наших неистовых любовных игр, не после изнурительных боёв с промокшими насквозь, иногда вдобавок ко всему и окровавленными, простынями. Лонека засыпала крепким и долгим сном, таким, что и десять, и двенадцать часов кряду нельзя было её добудиться. Зато потом наступало время удивительных историй. В своих снах она посещала другие миры, передавала весточки из загробного мира и иногда — правда, редко — могла предсказать грядущее».
Великану не хотелось говорить с Тульпой о Лонеке.
И ему казалось — вернее, он надеялся, — что и Тульпе будет неприятен этот разговор о прошлой его большой любви. Он со сладкой надеждой опасался, что ей будет тяжело воспринять такое обжигающе яркое воспоминание.
И может быть, ему и не хотелось-то сейчас вспоминать Лонеку не столько щадя чувства Тульпы — баранья уверенность Ингвара в том, что женщинам полезно иной раз немного поревновать, часто имела для него и куда худшие последствия, — сколько из страха прочесть в лукавых глазах полное равнодушие к его прошлым и будущим ночам.
И Нинсон не смог бы увернуться от этого равнодушия. Он уже всё понял про себя. Каждый взгляд Тульпы он теперь вынужден был ловить.
Даже против воли.
Даже останавливая себя.
Даже откровенно себе противясь. Но не ловить не мог.
Тульпа подождала какое-то время, но Великан ничего не говорил и только смотрел и смотрел на неё с пристальным, препарирующим вниманием.
— Так что ты там завис? Ты остановился на: «Но я много…» Что ты много? У меня есть парочка предположений. Но я лучше промолчу.
Чтобы не отвечать, Нинсон стал читать из другой книги:
— «Может ли быть, чтобы два таких милых, прелестных создания были злыми духами, которые привыкли издеваться над смертными, принимая всевозможные обличья, либо колдуньями, или, что ещё страшней, вампирами? До сих пор я полагал, что сумею объяснить себе эти явления обычным способом, но теперь уж сам не знал, чему верить…»
«До сих пор я полагал, что сумею объяснить себе эти явления обычным способом, но теперь уж сам не знал, чему верить», — ещё раз прочёл Ингвар, но уже про себя, и подумал, как верно сказано, как верно отражает ход его собственных мыслей.
— Наверняка я сам это написал. Все это из моей головы, да?
— Да, — в тысячный раз подтвердила Тульпа. — Это просто твой способ вспомнить.
Нинсон пролистал сотню страниц и стал читать из другого произведения:
— «Он приподнял над плахой лицо и выговорил сухим, будто обуглившимся, языком: “Вы… получите… своё чудо“».
— Про что книжка? Про казни?
— Да всё про то же: про привратников…
Всё это были сказки. О невидимых друзьях, о колдунах, о дверях внутри собственного сознания. Но притом сказки, которых Ингвар никогда не читал. Уж насчет чего-чего, а насчет читаных сказок он ошибался крайне редко.
Как в его голову попали книги с незнакомым содержанием?
Похоже, то были сказки, которые знал легендарный колдун, но не знал Великан.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ингвар стал наскоро пролистывать все книги. Как не делал уже давно, добрых двадцать лет. А ведь когда-то он искал в книгах весточку, пароль, знак, код. Нинсон брал книги по одной, просматривал, ставил на место. Не хотел изменять порядок. Нигде не было ни названий, ни указаний авторов, ни даже данных переписчиков, переплётчиков, типографий.
