Только один и тот же экслибрис. Угловатая ящерица.
— Что ты ищешь? — спросила Тульпа.
— Весточку. Будь это я, я бы сам себе постарался передать письмо.
И такая весточка нашлась. В книге была закладка со словами:
«Только колдуны видят написанное здесь».
— Смотри. Ты тут что-нибудь видишь?
Тульпа внимательно осмотрела закладку, которую Нинсон предъявил ей.
— Тульпа? Видишь? Тридцать три буквы, как в алфавите.
— Нет. Просто кусочек пергамента.
Но он-то хорошо различал там буквы:
«Только колдуны видят написанное здесь».
— Лучше сюда взгляни. — Женщина с улыбкой подала ему книгу.
«Старец из Банановой обители наслаждался уединением».
Обычно в книжках с такими провокационными названиями были и соответствующие картинки. Но на пергаменте чернели непонятные знаки. Будто бы кто-то незнакомый с азбукой насмотрелся издалека на книги и попробовал изобразить свои разномастные символы, смешав округлость букв, резаные черты рун и многосложность каракулей. Все они шли трёхстрочными отрывками и не могли значить ничего осмысленного, однако вызывали устойчивое ощущение одиночества и тревоги.
Нинсон закрыл книжку.
И будто зыбь большой реки пробежала по обложке.
В некоторых книгах рядом с угловатой ящерицей была приписка из двух слов: «Кодекс Войнча», «Кодекс Рохонци», «Кодекс Копэйле», «Кодекс Серафин». Эти книги были не отпечатаны, а именно что написаны. Шрифтов, которыми их набрали, не было ни у одного печатного станка на всём белом свете. На одной стояла надпись:
«Разгадка монумента Джейме Солнцерождённого».
То были странные кодексы, полные причудливых картинок и схем. Альманахи иных миров, написанные на чужих языках. В «Разгадке монумента» было три главы, полные формул. Не поняв ни единого слова, Нинсон со вздохом вернул книги обратно.
Последние три книги: тридцатая, тридцать первая и тридцать вторая, — оказались пусты. Удобное кресло, свет живого огня, чистые листы бумаги. Всё здесь было приглашением к сочинительству. Вот где можно было бы сесть и никуда не торопиться.
Тем более что один из ящиков стола, набитый витыми стеклянными стилусами, карандашами, грифелями, очинёнными перьями и чернильницами с завинчивающимися крышками, был приготовлен как раз для такого времяпрепровождения.
Ящик ломился от ненаписанных писем, конвертов, духов для бумаги. В отдельной коробочке лежало огниво. Набор толстых свечек. Палочки разноцветного сургуча. И здесь же — золотой перстень-печатка.
Вот за него Ингвар ухватился с интересом. На нём мог быть герб того самого легендарного колдуна, о котором он столько слышал и которым, по всей видимости, мог оказаться.
Но там была та же самая ящерица, что служила экслибрисом.
![]()
Глава 25 Лалангамена — Всегда Готова
Глава 25
Лалангамена — Всегда Готова
Ингвар доел очередную порцию белой фасоли с беконом, сыто рыгнул и отодвинул глубокую миску. По-видимому, изначально она была салатной плошкой.
Нинсон никогда не понимал манеры есть из плоских тарелок. Хорошо. Если ты лорд — понятно. Посуда твоя сверкает, как зеркало. Маленький кусочек изысканной пищи, какая-нибудь виноградная улиточка, смотрится прекрасно. На одной стороне блюдо оттеняет скромная веточка зелени. На другой — плевочек соуса. Крохотность порции не смущает аскетов. И не пугает обжор. Ведь блюда переменят ещё дюжину раз.
Но когда плоской делают деревянную или глиняную посуду?
Мясной ломоть резать удобно. Впрочем, не удобнее, чем на разделочной доске или сразу на сковородке. Но у простого люда Лалангамены никогда не было особых проблем с нарезкой жареного мяса. Как и самого мяса, из которого можно было бы вырезать приличный плоский ломоть. Крольчатина или курица, в самом лучшем случае.
Ингвар не отупел в застенках благодаря тому, что напряженно думал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Или переваривал только что пройденные с Лоа уроки.
Или досконально изучал витраж воспоминаний.
Или фантазировал о Тульпе.
Но чаще всего, если мысли не осаживать, они сами собой возвращались к еде. Нинсон скрупулёзно разобрал каждое из когда-либо съеденных им блюд, чтобы приправлять полузабытыми вкусами холодную овсяную кашу, выдававшуюся пленнику. И теперь не мог наслаждаться едой, параллельно не восстанавливая в уме рецепта и не примериваясь мысленно к приготовлению блюда.
Поэтому, прежде чем приняться за еду, он утомительно подробно представил себе, как нарезал бы бекон. Толстыми, мужскими кусками, а не тоненькой строганиной, которой потчевал его Жучиный повар. Он жарил бы бекон долго, дольше, чем принято. И на слабом огне. Подкопчённое мясо не любит сильный жар.
А когда натечёт достаточно жира, он кинул бы лук или чеснок. И томил бы его, пока зубчики не станут мягкими. А потом, когда свиной жир вобрал бы в себя весь чесночный вкус, уже засыпал на сковороду загодя сваренной фасоли. Та моментально бы увлажнилась, стала тяжёлой, масляной, душистой. А будь у него свежий хлеб, он и его бы покрошил в котёл, для нажористости.
У Жучиного повара не было самых необходимых трав. Ингвар не видел при нём даже ножа — главного инструмента мастера-повара. Но в целом, приходилось признать, что тот неплохо справился.
Свежезакопчённый нежирный бекон и отборную фасоль достаточно было лишь сдобрить щепоткой соли, чтобы уже получилось «неплохо».
Ингвар посмотрел на вторую салатную плошку. В ней лежал десерт. Персики в меду под тимьяновым маслом. Звучало хорошо. Выглядело, как недожаренная начинка для пирога. На вкус он их ещё не попробовал. Ленился.
И теперь с особым смаком прислушивался к этому ощущению: вольготной лени к персикам в меду.
— Оказывается, я всю жизнь страдал от острого недостатка роскоши, — пробурчал Великан и перевёл сытый взгляд на Уголька.
Ворон вспорхнул, ударив крыльями. Рассыпал перья и чернильные капли, истаявшие в воздухе. С шумом уселся на край узкого двухметрового ящика, установленного на козлах в центре шатра.
Ингвар перевёл взгляд на сцену охоты, вырезанную на откинутой костяной крышке. А потом на реликвию, лежащую в алом бархате.
Рубиновый Шип Хорна.
Охотничья рогатина с физиономией Первого Лоа, которая, благодаря умелому резчику, тут и там проступала по всей поверхности ратовища, одновременно делая рогатину и прекрасной, и ухватистой. Цвет Первого Лоа — красный. Потому древко выполнили из падука. А навершие из рубина. Плоский камень размером с ладонь был искусно закреплён в широкой костяной поперечине.
Рубиновый Шип Хорна был настоящим произведением искусства. Лоа, их вид, их атрибуты — всё это давно превратилось в излюбленный мотив для поделок художников, резчиков, ювелиров и оружейников.
Но Ингвар видел в этой реликвии не статус обладателя чуда и не воплощение легенды. Он видел возможности. Перед ним открывались, распахивались, падая на спину и задирая подолы, манящие перспективы…
Можно будет купить корабль.
Или даже несколько. Или верфь.
Самый красивый корабль Лалангамены будет называться «Тульпа».
А самый прочный корабль сопровождения с крепким тараном станет «Ингваром».
Это будет образец. Объект восхищения и вожделения.
Или не трогать парусники? Купить манор?
Поставить точку где-то на карте. Желательно с гербом. Сенешаль у него уже есть. Войско тоже. Нанять гигантскому состоянию зубастых управленцев, давно сменявших диэмы на монеты, и не беспокоиться более о деньгах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Получить бесконечное количество времени для…
Путешествий?
Самосовершенствования?
Для того чтобы наконец написать свою историю? С такими богатствами дело станет только за выбором названия и цвета обложки.
Или получить в управление храм?
Следить за исполнением обычаев, решать вопросы, проводить праздники, стать светочем мудрости для тысяч людей. Ингвар не сомневался, что у него получится, и образ проповедника был вполне ему близок.
