Вот здесь она, босая, в промокшей моряцкой одежде, с пьяной улыбкой разбивает винную бутылку о сходящий со стапелей корабль.
Так или иначе, везде была она. Женщина была сама собой.
А он был колдун. Воплотитель невозможного.
Клять! Давно пора браться за дело.
Ингвар решительно поднялся, поставил фьяску с дрянным вином на стол, отодвинул драгоценные камни и пошёл искать Эшера. Срочно требовались ответы хотя бы на ряд насущных вопросов.
Призрак фамильяра всё это время вороном расхаживал по столу и иногда рассеянно клевал диэмы. Но когда Ингвар поднялся, Уголёк спрыгнул, превратившись в чернильно-дымное облачко, из которого выскочил чёрный кот.
Стоило только повернуться к пологу, как за тонкой стенкой шатра послышались звонкие приветствия, кто-то рысцой пробежал ко входу. Откашлялся на пороге и высоким голосом сказал:
— Гэлхэф, милорд! Можно?
— Да, — отозвался Ингвар.
Полог откинулся, и в шатёр вошла девушка в броне, похожей на ту, что была на Жуках Рутерсварда. Простое круглое личико, правильные черты, над насупленным носиком складочка, отчего казалось, что девушка постоянно хмурится. Как и у всех остальных в лагере, кто носил шлем, волосы у неё были острижены коротко. Оставалась только соломенная чёлка и две тоненьких, не толще мизинца, косички.
Её энергия и её наряд отличались от вида вчерашних воинов. А чистая, прелестно розовая — на самом деле, даже ярко-розовая, едва ли не как у поросёнка — кожа наводила на мысль о том, что она явилась к нему прямиком из бани, а не из лесного лагеря.
У воинов, виденных Ингваром у костра и на параде, где он раздавал таланты, не было никаких знаков различия. Только лисий хвост на наплечнике Рутерсварда.
А эта красотка тренькала монетками медалек по матовым нагрудным пластинам. Доспехи наёмников были запылёнными и обцарапанными. Там ремешок был новым, там штанина ещё не обзавелась наколенником.
А её доспех не имел ни одной боевой отметины.
Она была надраена до блеска. Шлем на сгибе руки. Топорик прижат к бедру. Чеканным шагом девушка вышла на средину шатра, встав едва ли не вплотную к Великану. Ингвар с интересом посмотрел на чистые кавалерийские сапожки. Такие ведь и не снимешь самостоятельно, пожалуй.
«Хотя это я бы не снял. Она же наверняка может согнуться, как хочет».
— К вашим услугам! — прозвенела девушка.
«Согнуться, как хочет», — подумал Ингвар уже пристальнее.
— К каким таким услугам?
— Готова к любым! — с той же напряжённостью и даже с ещё большей решимостью заявила девушка.
Румянец, который пылал на щеках отроковицы, был как документ о том, что девица подошла к ответственной миссии со всей серьёзностью. Везде, где полагалось, она была выщипана и умащена, а душистый запах фиалкового мыла размашисто подписывал этот документ.
Эшер ничего не говорил о том, что должна будет появиться помощница. Явно, она не лекарь и не писарь.
Её сила заключалась не в умной голове, а в молодом, пышущем здоровьем и желанием жить, юном теле.
На телохранителя она тоже не походила. Даже и с топориком у крутого бедра.
Наложница? Это ближе всего. Что-то такое в ней ощущалось. Она явно должна была доставить и подарить своё тело Нинсону. В той или иной форме отдаться командиру. Обречённая, почти самоотверженная готовность не радовала колдуна, а настораживала.
Непонятно, что было с ней делать.
Да кого он обманывал? Конечно, понятно, что с ней делать.
Вначале только хотелось прояснить с Тульпой, женами и прочим.
— Сколько тебе лет? — подчёркнуто холодно спросил Ингвар.
— Восемнадцать!
Щёки девушки покрылись новым слоем густого клюквенного румянца смущения, и Ингвар понял, что его тело отзывается на эту уже спелую, но ещё смущающуюся юность.
— Ты откуда?
— Прислал господин Эшер!
— Зачем?
— Вдруг что-то понадобится. Что угодно.
— Мы с тобой были знакомы? Я тебя не припоминаю, если честно.
— Никак нет! Ничего о вас не знаю.
И зачем спрашивал?
Ясно же, что ей не сто лет. На всякий случай? Дурак.
— Но хочу узнать! — набравшись храбрости, стрельнула глазками девушка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Рано тебе ещё кокетничать», — подумал Ингвар, мысленно примеряя на Тульпу роль соблазнительницы, доставшуюся несмышлёной девчушке.
Как бы она справлялась с таким заданием? Уж наверняка куда изящнее этой молодки.
Из Тульпы, прекрасно владеющей мимикой и отточено небрежными жестами, получилась бы неотразимая приманка.
Тоска задушила радость от пахнущих тимьяном персиков, от общества красивой девушки, от обладания реликвией. Захотелось променять Рубиновый Шип на верную Тульпу. Можно даже без сдачи в виде поместья и верфи.
— Вот чего, сходи-ка ты лучше за господином Эшером.
Ингвар отвернулся от юной прелестницы и взялся за бутылку.
— Будет сделано! — выпалила девушка и убежала, всколыхнув полог.
Нинсон ухватил эхо её мыслей.
«Даже не спросил, как зовут», — подумала она, с досадой вспоминая, что надо было иначе начать разговор. Не просто «к вашим услугам!», а «такая-то и такая-то к любым вашим услугам!» Надо было представиться. И обязательно сказать, что «к любым». А теперь придётся придумывать, как показать, что к любым. Вот дура-то! Надо было назвать всё своими именами, что ли? Но непросто всякое такое называть незнакомому мужчине. Первый раз будет самый сложный. Самое главное, не показать себя волочайкой.
Ингвар собирался узнать у Эшера, откуда взялась девица в лагере Жуков, но хитрый сенешаль не дал смущать себя неудобными вопросами, а с ходу протянул ему посылку в промасленной бумаге.
Великан разодрал обёртку и извлёк на свет потёртую кожаную папку с зашитыми переплётами. Разрезал твёрдые от времени верёвки парадным мечом — в личных вещах не оказалось ни ножей для очинки перьев, ни ножей для вскрытия писем, вообще ничего колюще-режущего.
Отбросив в сторону исчирканную лезвием кожаную папку, Нинсон достал конверт вощёной бумаги. Сломал сургучную печать с изображением угловатых ящериц. Кое-как вскрыл заклеенное рыбьим клеем письмо.
— Дракон! Скорее! Дракон!
Крик застал Великана с оружием в руках.
Глава 26 Убежище — Неравный Бой
Глава 26
Убежище — Неравный Бой
Ингвар смотрел на пробитый деревянными гвоздями листок.
Двенадцать клинышков, помеченных веве одного из Двенадцати Лоа. «Если я сам придумал это всё, — размышлял он, — то почему такая свежая работа?»
— Смотри. Стихи?
Ингвар читал медленно и громко.
Уголёк заворожённо слушал, поблёскивая янтарными бусинками. Паузы, сделанные опытным декламатором, отливали смысл в подходящую форму. А низкий голос придавал словам дополнительный вес.
Ещё не осень! Если я
Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб ещё шумит в лесу.
Он — дерево. Он нянчит гнёзда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Всё же, всё же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшись, я чужака —
В самом себе вдруг обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьёй своим.
И будет этот бой неравен.
Тульпа сказала в наступившей тишине:
— Мне нравится. «Мой гроб ещё шумит в лесу». Мне определённо нравится.
— А мне нравится вот это: «Отчаявшись, я чужака — в самом себе вдруг обнаружу», — сказал Ингвар.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ну, спасибо.
— Да нет. Не ты чужак, Тульпа. Ты как раз… своя какая-то, что ли. Чужак — это колдун. Или я чужак, а он колдун. В общем, мы пока оба чужаки. Оба с ним. Не с тобой.
— А я тогда буду судьёй твоим? Ну держись… И будет этот бой неравен, — устрашающе хмуря брови, пообещала Тульпа.
