Последние недели Абрахам от папы не отходил.
— Ну почему, Толя, так получается — за какое бы дело я ни брался, никогда не удавалось довести его до конца? Я ведь в сущности ничего не сделал в науке — то одно мешало, то другое. Ты, вот, столько оставил…
— Брось, Боря. Кому нужно то, что я сделал? Никто никогда не вспомнит, кто такой Абрахам. Ты — другое дело. Благодаря тебе эту страну невозможно уничтожить. Теперь уже неважно, что их сто миллионов, а нас только три. Да и что моя жизнь по сравнению с твоей? Ну, школа, ну, университет, ну, профессура. А у тебя? Одиссея, в чистом виде Одиссея! И какой ты везучий — вероятность дожить до сегодняшнего дня была у тебя близка к нулю. Ты хоть сам понимаешь, каким образом уцелел во всех перипетиях?
— По недосмотру, Толя, по недосмотру судьбы!
22. Из летописей
В лето тысяча восемьсот восемьдесят первое от Рождества Христова, апреля месяца, числа 26, в древнем Киеве, матери городов русских, случился погром.
Было так. В воскресение с утра приказчики, кучера, мастеровые, лакеи, служители трактиров, мальчишки и солдаты нестроевой службы стали собираться на Подоле. В полдень, как только зазвонили колокола, они толпою с криками и визгом отправились громить еврейские дома, лавки и синагоги. Поначалу выламывали двери и окна, а после крушили все подряд, добро выбрасывали на улицу, евреев били — случалось, до смерти, — а над еврейками совершали насилие. В синагогах запоры выламывали топорами, свитки Торы и молитвенные книги порывали в клочья, топтали в грязь и палили огнем. Город в тот день представлял собой вид необычайный: в воздухе носились пух и перья, улицы были завалены изломанной мебелью, битой посудой и всяким тряпьем.
В предместье Демиевке люди, напившись водкою, поджигали еврейские дома, евреев изрядно били, а после бросали в огонь.
Христиане, чтоб не попасть под погром, на воротах своих домов рисовали кресты, а в окнах выставляли иконы. Сахарозаводчики Бродские, банкиры Гальперины и врач Мандельштам, предупрежденные полицией, выехали из города загодя. У дома банкира Ионы Зайцева, больного и немощного, выставлена была охрана о восемнадцати штыках с унтер-офицером.
На другой день погрома, 27 числа, в городе появились войска — конные и пешие — и казаки. Барабанщики барабанили, казаки били нагайками, а солдаты — прикладами. К концу дня толпу рассеяли, евреев убитых и тяжко пораненных сосчитали числом 42, обесчещенных евреек посчитать затруднились. Убытка евреям причинено на 3 миллиона 630 тысяч рублей. Из погромщиков трое затоптано было казаками, 1400 задержано.
Между тем, из Киева погром перекинулся на окрестные деревни, дошел до городов Бердичев, Конотоп и Елисаветград, а потом имел место в Одессе, где накануне разные люди — приезжие и местные — носили по городу слух, будто евреи убили старого царя, а новый велел их нещадно бить.
«Жидотрепание» продолжалось до зимы и возобновилось на другой год в Балте. Убито и тяжело ранено здесь было 40 евреев, по миру пущено — 15 000, разграблено 1250 домов и лавок. 24 человека из христиан были задержаны полицией.
Все это случилось в правление генерал-губернатора киевского, подольского и волынского Александра Романовича Дрентельна. Дрентельн был очень почтенный человек, хотя и не был боевым генералом. Оставшись в малолетстве без родителей, воспитывался он в Александровском сиротском кадетском корпусе, служил в лейб-гвардии Финляндском полку, с коим принял участие в Венгерском походе. С повстанцами проявил себя отважно, а потому хорошо продвигался по службе. В 1863 году во время польского восстания он уже командовал войсками в Виленской губернии. С поляками проявил себя отважно, за что и заслужил доверие императора Александра II. По личному указанию государя Дрентельн принял пост начальника Третьего отделения и шефа жандармов, с которого был снят «диктатором сердца» графом Лорис-Меликовым. Волей императора, однако, был посажен губернатором в Киев.
Александр Дрентельн, родом из эстляндских дворян, был в православной вере тверд, а врагов ее ненавидел люто. Пуще всего ненавидел он жидов, отрицающих своей верой сближение с христианами. «Умственному превосходству евреев требую противопоставить штык и нагайку», — писал он в Петербург, но одобрения правительства не получил. Министр внутренних дел граф Игнатьев имел то мнение, что евреев следует из империи выселить. На всякие жалобы отвечал он единообразно: «Западная граница для евреев открыта».
Что до погрома в Киеве, то император Александр III, узнав, что войскам пришлось выступить в защиту евреев, сильно огорчился: «Это-то и грустно во всех еврейских беспорядках», — были его слова. Виновниками беспорядков государь видел самих евреев, а потому велел наказывать их наряду с христианами.
По донесениям полицейских осведомителей, в Харькове и в самом деле имел место еврейский поджог. Двадцать евреев — врачей, учителей и студентов — собрались на площади и на виду у всего народа пожгли свои дипломы. При том они говорили, что собираются ехать в Палестину, чтобы работать там на земле, и агитировали других к ним присоединяться. По тем же донесениям, желающих уехать в Палестину набралось числом пятьсот, а вот в Америку поднялись многие тысячи.
Генерал-губернатор Дрентельн борьбу с врагами православной веры продолжал до тех пор, пока не случилось с ним несчастье. Выехал однажды Александр Романович на погром — он всегда самолично выезжал на погромы — и давай гарцевать на лошади. Между тем, был он маленького роста, очень толст и совсем без шеи. Так вот, гарцевал он, гарцевал и свалился с лошади. Адъютант Дрентельна ротмистр Трепов отвез его домой, где он на руках Трепова и скончался. Впрочем, прежде чем помереть, взял он с Трепова клятву, что тот всю свою жизнь положит на борьбу с врагами Христовой веры.
В лето тысяча восемьсот девяносто первое от Рождества Христова в первопрестольной столице, городе Москве, случился погром.
Было так. В пасхальную ночь с 28 на 29 марта большой отряд городовых, пожарных и дворников под командованием обер-полицмейстера Власовского окружил Зарядье, где ютились бесправожительственные евреи. Врываясь в дома, полицейские поднимали насмерть перепуганных людей и гнали их в полицейский участок. Оттуда одних отправляли по этапу вместе с ворами и разбойниками, с других брали обязательство немедля выехать из города. Некоторые евреи от облавы убежали, попрятались на кладбищах, в пригородах или в дешевых гостиницах. Тогда-то обер-полицмейстер объявил награду: за поимку одного еврея обещал уплатить столько же, сколько за двух грабителей.
Очистив Москву от бесправожительственных евреев, начальство стало выселять ремесленников и мастеровых, которые жили в Москве по праву. Этим евреям давали срок для ликвидации дел, но если по истечении оного они задерживались хоть на день, их заключали в пересыльную тюрьму и в кандалах отправляли по этапу. В крещенские морозы 1892 года город представлял собой вид необычайный: толпы евреев с женами, детьми и стариками, закутанные кто во что, брели на Брестский вокзал. Кто-то по дороге отморозил руки, кто-то — ноги, а кто и вовсе замерз.
Потом наступила очередь отставных нижних чинов и их семейств, которые имели в Москве правонажительственный лист. Потом — купцов, фельдшеров и других. Всего изгнано было из старой столицы более 20 тысяч евреев, которые здесь либо родились, либо прожили по 20, 30 или 40 лет и нигде, кроме Москвы, дома не имели.
Все это случилось в правление Московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Великий князь был человеком честным, мужественным и прямым. Молодой же император Николай Александрович, будучи слаб умом и характером, во всем полагался на дядьев, кузенов и племянников, стадо которых в его правление сильно приумножилось. Особым его расположением пользовался дядя Сергей, который после неожиданного восшествия на престол племянника уверовал, что и царская резиденция скоро переедет в Москву, и все государство Российское вернется к старым, допетровским порядкам. Главную задачу своего управления видел Сергей Александрович в том, чтобы к этому великому дню очистить первопрестольную от врагов Христовой веры. Каждой порою своей души ненавидел он жидов и, памятуя завет императрицы Елизаветы, не желал иметь от них никакой пользы. Беда состояла в том, что слуги, которым он доверил святое дело, довести его до конца не умели.
Летом 1896 года великому князю доложили, что в старой столице все еще остается восемь тысяч евреев. Князь Сергей рассвирепел, выгнал старых слуг и набрал новых. Обер-полицмейстером взял он генерала Трепова. Трепов, человек честный и прямой, по образованию был конногвардейцем, по званию — генералом свиты, по воспитанию — вахмистром. Вид имел бравый, глаза — страшущие, речь же всегда начинал со слов: «Руки по швам!»
