Бомж напоминал экзотического попугая. Мех на его шапке был изумрудного цвета. На нем были ярко-рыжая замусоленная куртка, красное, скомканное кашне, узкие, дудками, брюки, из которых торчали огромные солдатские башмаки, быть может воевавшие в Ираке.
Серж испытывал к бомжу странную благодарность за то, что его вид не внушал ужаса, не заставлял бежать и скрываться. Рядом с ним было спокойно. Его появление свидетельствовало, что поблизости нет врагов и ничто не угрожает жизни.
– А ты что, парень, бомжуешь или только собираешься? – Бомж обернулся к Сержу.
– Это вы мне?
– Не кошке же.
– Да вот решил перекусить, червячка заморить.
– Хороший ресторан нашел. Ночевать-то есть где?
– Если честно, нет.
– Бутылку поставишь – будет тебе ночлег.
Серж сунул руку в карман и нащупал деньги.
– Возьми, купи бутылку, – протянул он деньги бомжу. – Я тебя здесь подожду.
– А если сбегу с деньгами?
– Значит, так Богу угодно.
– В Бога веруешь?
– Сам не знаю.
– Веруешь, если мне доверяешь. В меня веруешь. Я для тебя, как Бог, ночлег тебе обеспечу. И ты для меня, как Бог, на бутылку дал. Человек человеку Бог, так в умных книгах написано. Ну, я побежал, жди.
Он скрылся в подворотне, где мерцали вечерние фары. А Серж остался один.
Он стоял в вечернем московском дворе, возле мусорных баков, под холодным малахитовым небом. И это небо говорило ему, что он находится не просто у бетонных заснеженных плит и мусорных баков, а в бесконечном мироздании, среди звезд и светил. И его мерзнущие ноги в нелепых башмаках попирают не просто грязный лед двора, а поверхность небесного тела, где было ему суждено родиться – и суждено умереть, не отгадав смысл своего появления, смысл проживаемой жизни, смысл неизбежной смерти, когда все, пережитое им, бесследно исчезнет.
«Зачем я есть? Зачем я пережил все ужасное, что случилось со мной? За что мне такое досталось? Есть ли в этом особенный смысл и урок? Как я воспользуюсь этим уроком?»
Он помещал в мироздание пережитые недавно зрелища. Подземный тоннель с толпой безмолвных рабов. Красную плетку китайца Сена. Клетку Раджаба, переполненную мертвыми собаками. Ветеранов с фронтовыми наградами и карлика с бриллиантовой звездой Победы. Золотой дождь, превративший палачей и жертвы в одинаковых золотых истуканов. Мятую простыню, исписанную кровью невесты. Голову белоруса в черном венке с пламенем из ушей и глаз. Острую, как бритва, спираль, срезающую кожу с его плеча. Он помещал эти зрелища в мироздание, которое сотворило их согласно своим законам, остающимся для него непостижимыми.
«Кто я такой? По какому закону я создан? Что подтверждаю своим созданием? О чем и перед кем свидетельствую?»
Появился бомж, похожий на попугая. Он нес пакет, и походка его была энергичной, волевой, как у солдата, выполняющего боевое задание.
– Купил два пузыря. Сдачи нету. Давай сюда свой хлебушек ситный, и за мной, греться.
Они попетляли среди неухоженных домов и проулков, начатых и не завершенных строек. У кирпичного закопченного дома, угловатого, несуразного, с редкими светящимися окнами, бомж огляделся, юркнул в незапертый подъезд. По узкой лестнице они забрались на чердак, затворив за собой ветхую чердачную дверь.
Пространство под крышей являло собой обустроенное, приспособленное для жизни помещение. Труба, обмотанная рыхлым тряпьем, источала тепло и была главным источником уюта и благополучия. Под ней помещались топчаны с тюфяками и одеялами, подобие печной лежанки. Возле трубы стояло три кресла, из разных эпох, с разной степенью изношенности, но все три создавали ансамбль, какой случается в кабинетах возле камина, куда сходятся друзья побеседовать и погреть свои спины. Перед креслами стоял столик на гнутых ножках, вполне антикварного вида, с остатками перламутровых инкрустаций. Над столом в плетеном абажуре горела лампа, освещая остатки трапезы – вскрытую банку консервов, мясную нарезку на пластмассовой тарелке, пустые пластмассовые стаканчики. Выпитая бутылка блестела возле гнутой ножки стола. И в этом интерьере под косой плоскостью крыши, среди стропил и балок, в креслах восседали два господина, под стать убранству экзотического помещения. Один из них грузный, с большим животом и косматым лицом, на котором выделялся крупный нос и смотрели умные, веселые от хмеля глаза. Он был укутан в меховую душегрейку. На плечи был наброшен лысый тулуп. На голове красовалась бобровая шапка из плешивого меха. Своей огромной бородой, густыми бровями и важной позой он напоминал старого русского барина – быть может, самого Льва Толстого. Рядом с ним, нога на ногу, восседал очень худой, больного вида человек с утиным носом, до глаз заросший седой курчавой шерстью, в нескольких вязаных свитерах, разной ветхости и разного цвета. На нем было пальто со следами множества неопрятных трапез, тощие ноги были погружены в короткие валенки, обклеенные резиной. Он сладко затягивался самодельной папиросой, табак для которой добывался из лежащих в банке окурков.
Когда Серж со своим провожатым появились на чердаке, оба в креслах воззрились на них, и похожий на Льва Толстого барин произнес:
– По всему видно, что Кеша доставил сюда не только бутылку, но и собутыльника. Твоя общительность, Кеша, может стоить тебе дырочки в голове, которую оставляет маленький ломик.
– Не бойся, Профессор, малый бомжатничать собрался. Пусть опыт перенимает. Он пару пузырей поставил.
– Как вас величать, сударь? – Тот, кто именовался Профессором, грозно и весело воззрился.
– Серж.
– Стало быть, вы француз. По выговору вы из Прованса. Но по внешности скорее из Бретани. В любом случае, можете сесть в кресло поближе к камину и греться. Видно, что вы замерзли.
Серж с наслаждением уселся в продавленное кресло, чувствуя, как по ногам покатилась волна тепла. Попугай Кеша между тем извлекал из пакета бутылки, банку огурцов и остатки ржаной буханки.
– Ну, что ж, месье Серж, поздравляю со вступлением в наше акционерное общество открытого типа. Вступительный пай вы уже внесли, и он нас вполне устраивает. Знакомьтесь с советом директоров. – Профессор указал на мрачного курильщика: – Это, прошу любить и жаловать, Капитан, служил в свое время на атомной подводной лодке и бороздил Мировой океан. Ушел по состоянию здоровья, и своего, и подводного флота. Сейчас занимается добычей металлов в районе вокзала, пивных киосков и студенческих общежитий, собирает металлические баночки из-под всевозможных напитков.
– Баночку ставишь на асфальт, бьешь каблуком и сплющиваешь. В таком виде опускаешь в сумку. – Капитан выпустил дым, пахнущий всеми табаками мира. Это был совет человеку, которого обучают ремеслу.
– Я, ваш покорный слуга, в прошлом ученый-историк, а ныне специалист по стекольному делу. Это значит, собираю бутылки в местах общественных гуляний и народных торжеств. Враг стеклянной бутылки – пластмасса, подлый заменитель благородного изделия, подрывающий не только высокий стиль и вековую традицию, но и доходы таких акционерных обществ, как наше. – Было видно, что Профессор находится в прекрасном расположении духа и испытывает потребность витийствовать при виде новой порции стеклянных изделий, извлеченных Кешей. – И наконец, наш Кеша, самородок-изобретатель, работавший на заводе, где готовили полет на Луну. Луна осталась, а завод исчез, но Кеша продолжает изобретать и выдумывать, добывая на помойке исходные детали для своих звездолетов.
– Профессор, может, нальешь? – Кеша укоризненно посмотрел на говорливого бородача, передавая ему открытую бутылку.
Водка быстро опьянила Сержа, будто кто-то положил на грудь большую теплую ладонь. Он попросил позволения снять мокрые башмаки и носки. Ему дали разношенные опорки, в которых окоченевшим пальцам стало тепло и уютно. Он разложил башмаки и носки на трубе, от которой шло ровное тепло и пахло какой-то прелью. Ему впервые за все ужасные дни вдруг стало уютно и спокойно. Он испытывал к этим людям доверие и благодарность за то, что приютили его. Вдруг подумал, что хотел бы всегда остаться с ними. Ни с кем, кроме них, не общаться. Разве что с бездомными кошками и воронами, которые добывают в мусорных баках лакомства. И пусть никто не докучает расспросами, не норовит захватить его, обмануть, причинить страдание. И вместо неразрешимых вопросов – эти заросшие, как у пещерных жителей, лица, колечки седых волос в бороде Профессора, прокуренные усы Капитана, нахохленный в красном шарфе Кеша, ставший вдруг родным и давно знакомым.
– Профессор, давай наливай.
От водки он согрелся – не только телом, но и запуганной, изнуренной душой, которая здесь, на чердаке, славила чудесное избавление. Об этих людях, а теперь и о нем говорилось в Священном Писании: «Живите, как птицы небесные». Он – теперь птица небесная. Его душа снова готова петь, превратившись в птицу небесную.
