class="cite">
Господин Бен-Гурион прислал сюда полицейских, имеющих в своем распоряжении — как нам только что стало известно — гранаты и слезоточивый газ немецкого производства, тот же газ, которым умерщвляли наших отцов; у него имеются наготове тюрьмы и концлагеря. Хотя господин Бен-Гурион старше меня, но у меня имеется больше опыта, когда речь идет о противостоянии безнравственным правителям. Вот почему я заявляю: зло, противостоящее справедливому делу, разлетится на мельчайшие осколки, как стекло при ударе о камень… Вам придется силой собирать налоги, силой призывать на службу — мы не будем добровольно сотрудничать с государственными учреждениями. И не хватит тюрем, чтобы заключить туда всех протестующих.
Полицию Бен-Гуриона Бегин сравнил с гестапо. Тюрьмы Бен-Гуриона Бегин уподобил ненавистным лагерям. И еще он выступил с заявлением, которое потом не давало ему покоя до самого конца жизни. Бегин напомнил собравшимся, как во время инцидента с «Альталеной» он отказался от вооруженного противостояния и всегда гордился этим решением:
Когда по мне был открыт артиллерийский огонь, я все равно приказал: «Нет!» Но сегодня я приказываю: «Да!»… Вы более не являетесь еврейским правительством, и у вас нет больше морального права оставаться у власти в Израиле.
Возможно, эти слова были cri de coeur[329] и вырвались у него под влиянием момента. Возможно, это была осознанная угроза — пусть и без намерения реализовать ее на практике. А может, это и было реальное предупреждение. Мы никогда об этом не узнаем. Однако сказанное Бегином — буквально за считанные минуты до начала дебатов в Кнессете — относительно вооруженного противостояния Бен-Гуриону дало его противникам возможность утверждать, что «настоящий» Бегин — это все тот же «разыскиваемый террорист» времен Эцеля, движимый антидемократическими побуждениями. И пройдут десятилетия, прежде чем Бегин избавится от подобного рода обвинений, распространению которых он и сам, несомненно, способствовал.
Сам Бегин, впрочем, определял свою позицию на перекрестке иудаизма и демократии, и это по-прежнему привлекает внимание многих в Израиле. Обращаясь к «тысячам религиозных евреев», собравшихся возле здания Кнессета, он заявил, что «нас выставили в неблаговидном свете» из-за того, что члены Кнессета от религиозных партий поддерживают соглашение с Германией (а ведь многие из них были на стороне Бегина во время событий, связанных с «Альталеной»).
Это «мы» весьма красноречиво — не будучи человеком, строго соблюдающим религиозный ритуал, Бегин тут отнес себя к религиозному сектору общества, обвинив Бен-Гуриона и его сторонников в «поклонении златому тельцу». И завершил Бегин свое выступление словами: «Вперед, братья мои! Не бойтесь газовых гранат. Скажите еврейским полицейским: „Вы ведь тоже евреи, и мы не можем пойти на такое соглашение“ Не сдавайтесь, потому что мы сражаемся не за кусок хлеба, мы сражаемся за душу народа и за честь нации»[330].
Сражение «за душу народа и за честь нации» — в этом была суть конфликта, как его видел Бегин. Государство Израиль существовало всего четыре года, и он хотел понять, есть ли у него душа. Это была своего рода еврейская версия классической фразы «Дайте мне волю иль дайте мне смерть»[331]. Жизнь — это было не главное; жизнь имела смысл лишь тогда, когда у еврейского народа, едва избегнувшего истребления, имелись идеалы, ради которых стоило жить.
В половине шестого вечера Бегин закончил свою речь и направился в Кнессет, чтобы принять участие в пленарном заседании. Его сопровождали сотни людей из числа собравшихся на площади. Несмотря на все усилия, полицейским не удалось преградить дорогу демонстрантам, и они в конечном счете применили слезоточивый газ. В здании Кнессета Бегин в это время приносил присягу (это было его первое появление на заседании Кнессета после отхода от политической жизни). За стенами Кнессета в это время ситуация становилась все более напряженной, по мере того, как число сторонников Бегина возле здания увеличивалось. Под доносящиеся с улицы крики и шум Бегин поднялся на трибуну. В самом начале своего выступления он отверг утверждение правительства, согласно которому немцы, с которыми предстоит вести переговоры, — это не те немцы, которые осуществляли политику «окончательного решения еврейского вопроса»:
Может быть, вы станете утверждать, что правительство Аденауэра — это новое немецкое правительство, что они не нацисты? Возможно, вы знакомы с Аденауэром, и потому я спрашиваю: в каком концлагере он сидел в те годы, когда Германией правил Гитлер, или в какой тюрьме он отбывал заключение по приговору кровожадного нацистского суда? Я хотел бы напомнить вам некоторые факты: голоса 16 миллионов немцев привели Гитлера к власти. В Германии было 12 миллионов коммунистов и социал-демократов — куда они все исчезли? В немецкой армии было 12 миллионов военнослужащих, миллионы служили в гестапо, в рядах СА и СС. Куда они все исчезли? С еврейской точки зрения не существует немцев, которые не были бы нацистами, и нет ни одного немца, который не был бы убийцей. И вот у них-то вы намерены брать деньги?[332].
А тем временем демонстранты, которых Бегин воспламенил своей зажигательной речью на митинге, забрасывали Кнессет камнями и предпринимали попытки прорваться внутрь здания. Бегин же продолжал свое выступление с трибуны Кнессета, перейдя к идее достоинства (ѓадар), сформулированной Жаботинским, к понятиям чести и гордости, столь важным для евреев:
Неевреи не просто ненавидели нас, они не просто убивали нас, они не просто сжигали нас, они не просто завидовали нам — они, и это самое главное, унижали нас. И вот наше, поколение, которое мы называем последним поколением покорности и первым поколением избавления (геула), наше поколение, добившееся уважения, вступившее на путь от рабства к обретению свободы — неужели вы позволите, чтобы за несколько миллионов грязных долларов, за какие-то сомнительные товары у нас отняли то достоинство, которое мы смогли обрести?
Град камней обрушился на окна, прервав выступление Бегина. Член Кнессета Ханан Рубин был ранен в голову. В зал заседаний Кнессета начал просачиваться слезоточивый газ, с помощью которого полиция разгоняла демонстрантов. Сквозь разбитые оконные стекла стали видны подожженные автомашины[333].
Бегин продолжил свое выступление, обращаясь непосредственно к Бен-Гуриону:
Я обращаюсь к вам не как политический противник к политическому противнику: слишком глубока пропасть между нами, через нее нет моста, через нее и не может быть моста, а сама пропасть наполнена кровью. В этот решающий момент я обращаюсь к вам, как еврей к еврею, как сын осиротевшего народа, как сын обездоленного народа: «Прекратите, не делайте этого!»[334].
Стремясь заручиться всеми
