соглашения о выдаче, настаивал Бегин, мы не обязаны были возвращать Соблена американцам. И тем не менее Соблен был насильно посажен в самолет авиакомпании Эль-Аль, летевший в США, в сопровождении американского судебного исполнителя, который будто бы сказал английским властям, что Соблен является «его заключенным»[351]. Кроме того, даже если юридическим основанием для экстрадиции Соблена был, как утверждалось, его незаконный въезд в Израиль, Соблен имел право, оставаясь под арестом, ожидать, пока петиция, поданная его адвокатом, будет рассмотрена израильским судом. Более того, адвокату Соблена Ари Анкориону сообщили об экстрадиции его клиента только тогда, когда тот
уже оказался на борту самолета, покидавшего Тель-Авив.
Как и многие другие речи Бегина, его страстное выступление в Кнессете в защиту Соблена было исполнено библейских аллюзий. Члены Кнессета уже знали, что обращения Бегина к аудитории становятся образцами ораторского искусства, составленными по всем правилам риторики. Для Бегина нарушение израильского закона ради интересов другой страны, перед которой Израиль не имеет юридических обязательств, являлось одним из видов государственной измены — иными словами, измены всему еврейству. В своей речи, произнесенной в Кнессете 11 июля, Бегин обращался к министру внутренних дел, который также учился в европейской ешиве, говоря с ним на языке классического талмудического диалога:
Вы же знаете, господин Шапира, что я отношусь к вам с уважением и симпатией — однако я убедительно прошу вас понять следующее: если Реувен обманывает Шимона, воспользовавшись его подписью, и при этом получает некоторое количество денег, то, предстань Реувен перед судом для объяснения своих действий, вряд ли он сможет — ради своего оправдания — заявить: «Но ведь я же преуспел в этом!»[352]
Аналогичным образом, настаивал Бегин, власти Израиля не могут заявлять, что цель оправдывает средства, если речь идет об их позиции в деле Соблена[353]. Когда имеет место нарушение юридических процедур, судебное решение является недостойным по определению. Это был уже не тот Бегин, который бросал угрозы в адрес Бен-Гуриона в ходе дебатов о репарациях. Быть может, памятуя об ущербе своей репутации, нанесенном им самим, теперь он утверждал, что власть закона является священной и неприкосновенной.
Кое-кто высказывал предположение, что Бегина вдохновляет его непреходящая ненависть к англичанам, которые преследовали его как преступника, назначили цену за его голову и казнили его бойцов. Но — во всяком случае, с трибуны Кнессета — он ни разу не упомянул англичан. Его аргументация основывалась исключительно на уважительном отношении к израильскому законодательству, которое — как провозглашал Бегин — стало прямым продолжением древнего еврейского законодательства.
Не менее пяти раз в своей относительно короткой речи Бегин подчеркнул тот факт, что депортация Соблена без уведомления его адвоката является нарушением закона и должного процесса. «Правительство, уважающее закон и справедливость, — заявил он, — должно было передать это дело в суд, „с чистыми руками, непорочным сердцем, не склоняясь к суете души своей“»[354] А руки этого правительства, сказал он громко, трудно назвать чистыми.
Бегин не назвал источник своей цитаты о «чистых руках и непорочном сердце» — а именно Псалом 24, — однако для большинства слушателей в этом и не было необходимости. Он специально выбрал псалом, который читают все присутствующие в синагоге, когда свиток Торы возвращается в синагогальный ковчег. Бегин сопоставил законодательство Израиля с Торой — не сказав при этом ни об иудаизме, ни о сидуре, ни о синагоге, а заодно дал понять, что светский прагматизм Бен-Гуриона близок к кощунству. Он, возможно, также имел в виду и поспешное отступление Бен-Гуриона с Синайского полуострова после победы 1956 года, поскольку тогда он тоже не смог устоять перед американским давлением.
В своем выступлении в Кнессете Бегин сослался также на хорошо известный стих из книги Мишлей: «Ибо обдуманно будешь вести войну свою, и помощь — в силе советника» (Мишлей, 24:6)[355]. При этом он добавил, что войны ведут с противниками, а «закон — не противник»[356]. И здесь мы ощущаем скрытый намек на историю «Альталены».
«Почему же правительство не сделало достоянием гласности свое решение о депортации Соблена?» — задает Бегин риторический вопрос. — «Чего же мы стыдились? Кого же мы боялись?» Нам нечего стыдиться, утверждает Бегин, и не перед кем дрожать от страха. В свое время Бегин, говоря о казнях бойцов Эцеля, подчеркивал: «Не существует прецедента в истории, когда власти приводили бы в исполнение смертный приговор в таком страхе и столь скрытно». Теперь же Бегин полагал, что Бен-Гурион подобным образом как бы копировал постыдное поведение презираемых им англичан.
История с Собленом очередной раз напомнила Бегину идею ѓадара (достоинства), о которой говорится в гимне Бейтара. В советской тюрьме Бегин не стал отрицать, что он является сионистом и членом Бейтара. Быть сионистом — это не преступление, заявил он, пусть даже идея сионизма вызывает негодование советской власти. В данном случае Израиль также действовал должным образом, арестовав Соблена и заявив, что будет держать его под арестом десять дней — то обстоятельство, что эти десять дней ареста вызвали негодование американцев, не делает такое решение неправильным. А Бен-Гурион и Шапира без какой-либо причины навлекли на Израиль позор — то есть нечто прямо противоположное достоинству.
Израиль дал возможность еврейскому народу избавиться от навязанной ему роли раболепных полуграждан — вот какую мысль старался донести до своих слушателей Бегин. В прошлом любое действие, неугодное местным властям или соседям, таило опасность для еврейской собственности, а то и еврейской жизни — потому евреи постоянно жили в страхе. Теперь это уже не так. Значимость Израиля в том, что его существование изменило реальные условия еврейской жизни. Именно это имел в виду Бегин, одновременно высмеивая незаконченное юридическое образование Бен-Гуриона:
Премьер-министр сказал нам, что в молодые годы он изучал юриспруденцию — однако Матушка История не дала ему возможности завершить учебу. Я не знаю, как долго вы изучали юриспруденцию, господин Бен-Гурион, но сколько бы ни продолжалась ваша учеба, этого должно быть достаточно, чтобы понять: каждый человек должен иметь возможность представить свое дело в суде. Существует понятие изгнания, понятие экстрадиции и ряд других юридических понятий. Но главное, что в государстве, где главенствует закон, должен существовать Закон Законов: любому человеку необходимо иметь возможность представить свое дело в суде[357].
Ирония Бегина имела своей целью не только продемонстрировать ограниченные — по его мнению — юридические познания Бен-Гуриона. Суть этого издевательского замечания заключалась в упоминании Матушки Истории. Бегин хотел сказать, что, раболепствуя подобным образом перед американцами,
