я немедленно отвел своего брата к виноторговцу. Потом я вернулся в свою казарму, где мои товарищи сердечно приветствовали меня. Я получил всю свою зарплату и пенсион за три месяца как кавалер Почетного легиона — всего я получил двести франков, и это меня вполне устроило. Будучи по приказу капитана освобожденным от службы на месяц, я теперь полностью восстановил свое здоровье и был готов к следующей кампании.
Говорили, что готовится поход на Англию. Для всей гвардии были изготовлены гамаки и постельные принадлежности — для каждого солдата. Булонский лагерь бурлил, и, в общем, мы очень весело проводили тогда дни в Париже. Но теперь пришел наш черед принять участие в маневрах на суше и море, после великолепных смотров и строевых упражнений на равнине Сен-Дени, где мы были вынуждены весь день провести под дождем. Дула наших ружей наполнялись водой, но «Великий человек» стоял совершенно неподвижно, вода ручьями текла по его одежде, но он не отпускал нас даже на четверть часа. Его шляпа обвисала до плеч, его генералы выглядели нелепо, но он ни на что не обращал никакого внимания. Наконец он приказал последний раз пройти перед ним, и когда мы отправились в Курбевуа, мы шагали, как утки по двору, но поскольку там было вино, и поэтому мы больше не вспоминали об этом. На следующий день нам приказали быть готовыми в любую минуту выступить. «Собирайте свои ранцы, — говорили наши офицеры, — и прощайтесь, потому что останутся только ветераны».
Поступил приказ — нам следовало сдать все свои постельные принадлежности на склад и спать на соломе, чтобы быть готовыми отправиться в Булонь. Мы прибыли в порт Амблетез, где расположились в великолепном лагере. Нами командовал генерал Удино — двенадцатью тысячами гренадеров, которые составляли часть резервных сил. И каждый день маневры. Для несения службы на море нас разделили на отряды. Мы стояли далеко от берега, выстроившись в линию, на двухстах небольших парусных судах. Вся эта небольшая флотилия, разделенная на отдельные группы, управлялась хорошим адмиралом, который на своем прекрасном фрегате находился в самом центре.
Кроме того имелись и пушки, и таким образом, в течение двадцати дней мы были как артиллеристами, так и матросами. Матросы, артиллеристы и солдаты двигались слаженно, как один человек, на борту царил идеальный порядок. Ночью вахтенный кричал: «Все в порядке!», и ему отвечали: «Все хорошо!» Утром голос из рупора поинтересовался, как прошла ночь. «Что нового на вашем борту?» — «Два гренадера упали в воду!» «Они утонули?» — проревел рупор. «Да! — последовал ответ. — Да, мой командир!» «Прекрасно!» (он сказал «прекрасно» только для того, чтобы дать понять, что он все понял).
Однажды меня послали на военный шлюп, укомплектованный десятью тяжелыми орудиями, с сотней гренадеров и покрытым шрамами капитаном на своем борту. Я был главным помощником у одной пушки, потому что постоянно нужно было что-то делать, а другая половина наших солдат всю ночь оставалась на палубе. Когда пришел мой час улечься в свой гамак, я сказал: «Пойдем, старый вояка, вот твой гамак, теперь ты можешь отдохнуть». Эти слова услышал старший баталер.[47] «Кто тут старый вояка?» «Это я», — сказал я. «Где ваш гамак? Я дам вам хорошее место». Затем он повесил мой гамак рядом с сундуками для сухарей и поднял крышку одного из них. «Ешьте сухари, а завтра я дам вам boujaron».[48] Мы ели из деревянных тарелок и деревянными ложками. Наши бобы, если судить по их вкусу, похоже, были выращены на заре времен. Пайки для каждой команды собирались вместе и лежали отдельно от пайков других команд. У нас были свежее мясо и камбала.
Во время моей службы в Амблетезе, меня посетил один мой старый приятель, из той роты, в которой служил с самого начала, когда меня взяли в гвардию. Я уже рассказывал, что он был самым высоким из всех гренадеров. Более того, он был веселым парнем, добродушным и жизнерадостным, да еще и своеобразным шутником. Я не помню его имени, я только помню, что его отец — трактирщик из Медона. Он покинул гвардию в результате необычного приключения. Однажды мы были на дежурстве в Тюильри, он стоял у двери личной комнаты Консула. Когда поздно вечером Консул пришел, чтобы спокойно лечь спать, он остановился и застыл, словно громом пораженный. Оснований для его изумления было более чем достаточно. Представьте себе мужчину ростом в шесть пье и четыре пуса, в медвежьей шапке высотой восемнадцать пусов и с плюмажем, как минимум на пье возвышающимся над шапкой. Он называл меня своим карликом, а если он протягивал вперед руку, я мог пройти под ней, не коснувшись ее. Первый Консул был все-таки ниже меня, и я думаю, что он должен был поднять голову выше обычного, чтобы увидеть лицо моего товарища. Бегло осмотрев его, он увидел, что, кроме своего роста, тот еще был хорошо сложен. «Вы хотели бы стать барабанщиком?» — спросил Консул моего товарища. «Да, Консул». — «Хорошо, пришлите ко мне своего офицера».
При этих словах гренадер положил свое ружье и кинулся бегом, но потом он остановился и вернулся, чтобы забрать его, заметив, что хороший солдат никогда не должен бросать свое оружие. «Ничего, — сказал Первый Консул, — я подожду вас и присмотрю за ним». Через минуту мой товарищ прибыл на наш пост. Удивленный офицер спросил его, что случилось.
«Что ж, клянусь своей душой, — ответил тот в своей шутовской манере, — я достаточно долго простоял на страже. И поэтому я оставил вместо себя другого». «Кого же?» — воскликнул офицер. «Ну, разумеется, „маленького капрала“». — «Послушайте, сейчас не время для шуток». — «А я и не шучу, теперь и его черед сделать что-нибудь для гвардии, и кроме того, он просит вас подойти к нему, затем он и послал меня за вами».
Теперь удивление офицера уступило место ужасу, потому что Бонапарт редко отправлял за офицерами, да и то, только для того, чтобы хорошенько пропесочить их. Теперь и он стал одним из них, и в полной растерянности он последовал за своим новым проводником. Они нашли Первого Консула прохаживающимся вперед и назад по коридору, а на полу лежало ружье. «Мсье, — поинтересовался он у офицера, — у этого солдата хороший характер?» «Да, генерал». — «Тогда я назначу его барабанщиком в полк моего двоюродного брата, и буду платить ему три франка в день из своего личного кошелька, а полк даст ему еще больше. Прикажите освободить его от всех обязанностей, и пусть приступает завтра
