— Для фронтовика вполне уютное жилище, — согласился Уральцев, снимая шинель.
В комнате было тепло, и оба лейтенанта, продрогшие на сыром январском воздухе, с удовольствием отогрелись у печки. Заметив чайник, Уральцев прищелкнул языком:
— Чайком побалуемся. Люблю горячий и крепенький. Несколько дней теплоты не ощущал, все нутро захолодело.
— Могу предложить вина, — сказал Глушецкий.
— Спиртное не пью.
— А еще журналист, — укорил его Глушецкий.
— Предпочитаю чай. Однажды мне пришлось побывать в Башкирии. Башкиры пьют чай и приговаривают: чай не пьешь, силы не будет. У них научился за один присест по десять стаканов выпивать.
В комнату, не постучавшись, вошел Семененко. Увидев, что нижняя губа у главстаршины оттопырена вперед, что говорило о его недовольстве, Глушецкий спросил:
— Что случилось?
Покосившись на Уральцева, главстаршина с тоскливо-сердитыми нотками в голосе заговорил:
— Хиба ж то разведчики? Срамота! Прислали таких, — и он пренебрежительно махнул рукой. — У одного очки на носу. Да хиба ж разведчику положены очки! Другой глуховатый, третий куриной болезнью болен. Смех и горе! На что Гриднев спокоен, и тот от злости шипит, як гусак.
— Разберемся, — лейтенант озадаченно почесал подбородок. — Какой это военкомат таких людей в армию призвал? Перестарались.
Уральцев с любопытством разглядывал богатыря украинца.
— Давайте познакомимся, — сказал он, протягивая ему руку. — Уральцев, заместитель командира роты по политчасти.
Он в упор смотрел на него, сдавливая руку. Семененко глянул на него сверху вниз, понял, что тот испытывает его силу, и сам давнул так, что Уральцев крякнул:
— Довольно!
И поднял ладонь.
— В молодости каменотесом был, — объяснил Уральцев. — Силенка в пальцах сохранилась. Редкий человек выдерживает, если крепко пожму. А вот перед ним пасую, — и он повернулся к Семененко. — Так говорите, в роте таких больше нет?
— Куда там, — пренебрежительно повел плечом главстаршина.
— Посмотрим. Отложим, товарищ командир, чаек и поговорим с людьми, — предложил Уральцев.
Глушецкий согласно кивнул головой.
Они поднялись на чердак. Он был просторный, с окнами, с отлично побеленными стенами. В мирное время здесь сушили белье. Сейчас ровными рядами стояли двухэтажные койки. Угол, где стояла печь, был завешен плащ-палатками — там находилась ротная кухня.
Увидев командира, дневальный крикнул: «Смирно», и все, кто сидел или лежал, вскочили и молчаливо устремили взгляды на двух лейтенантов. Глушецкий приказал построить в две шеренги всех новичков.
— Побеседуем, товарищи, — обратился он к ним. — Прошу поднять руки тех, кто добровольно записался в разведку.
Поднялось двенадцать рук. Глушецкий распорядился этим людям выйти вперед.
— Семененко, ведите их в тот угол, — указал он рукой, — и перепишите всех по установленной форме.
В строю осталось тридцать шесть человек.
— Как вы попали в разведку? — спросил их Глушецкий.
— Разрешите доложить? — выступил вперед пожилой солдат с сеткой морщин под глазами.
— Говорите.
— Нас построили, пришел командир из штаба и стал отсчитывать: этих в саперную, этих в батальон автоматчиков, этих в связь, этих в разведку. Так вот мы оказались в разведке. Все мы еще не были на фронте и точно не представляем, что такое разведка.
— А разве вам об этом никто не говорил? — спросил Глушецкий, возмущаясь таким методом комплектования подразделений.
— Нет как будто.
Глушецкий терпеливо стал объяснять, какие обязанности у разведчиков, что от них требуется, как опасна и трудна их работа.
После его объяснений еще шестнадцать человек пожелали быть разведчиками. Этих замполит увел в другой угол.
Глушецкий не знал, что делать с остальными. Оставить в разведке? Никакой пользы они не принесут.
Глушецкий переписал всех оставшихся, решив завтра пойти к командиру бригады с просьбой об отчислении их. Из двадцати девятнадцать оказались негодными по состоянию здоровья — плохое зрение, слух, порок сердца, слабые легкие и тому подобное. Последний человек, которого спросил Глушецкий, несколько замялся.
— У меня, собственно, болезни нет, — полушепотом сказал он, потупя темные, чуть навыкате глаза. — Но я хотел бы специализироваться по моей прежней профессии.
— А какая у вас была профессия?
— Я был кладовщиком и писарем в запасном полку.
Глушецкий пристально посмотрел на его просящие глаза, на подвижные полные губы, которые растягивались в блуждающей улыбке, и понял, что перед ним трус.
— Как имя, фамилия?
— Зайцев Лев.
Глушецкий прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
Ему хотелось спросить: «Так кто же вы — заяц или лев?»
— Очень прошу, товарищ лейтенант, учесть мое желание.
— Учту, — хмурясь, сказал Глушецкий. — Поговорим в другой раз.
Лейтенант привел его в свою комнату, прикрыл дверь и сказал:
— Садитесь.
Зайцев сел на краешек стула и недоуменно поднял глаза.
Лейтенант не сел, а стал ходить по комнате, бросая косые взгляды на Зайцева и отрывисто задавая вопросы:
— Где сейчас родители?
— В Ташкенте.
— Кем работал отец до войны?
— Был директором универмага в Киеве.
— Вы работали до войны?
— Нет. Готовился в институт.
— В торговый, конечно?
— В юридический.
— Женат?
— Холост.
— Стрелять умеете?
— Немного.
Глушецкий остановился. Хмуря брови, он посмотрел прямо в глаза Зайцева и жестко заявил:
— Вот что, Лев Зайцев, — из роты я вас не отпущу.
В глазах Зайцева появилось смятение.
— Да, не отпущу, — повторил Глушецкий. — И вот почему. Вы молодой, а уже подгниваете. Среди интендантов вы разложитесь окончательно. Настоящее воспитание можно получить только на передовой. Если останетесь живы, будете благодарить меня за то, что человеком сделал.
— Но я… — пытался заговорить Зайцев, вскакивая со стула.
— Молчать! — крикнул Глушецкий. — Предупреждаю: не вздумайте симулировать, ходить к начальству с ходатайством. Сделаете хуже для себя. Можете идти.
Безвольно опустив плечи, Зайцев нетвердым шагом направился к двери.
— Подождите, — окликнул его Глушецкий, начиная испытывать жалость и злясь за это на себя. — Как вам не стыдно! Идет война, решается судьба нашей Родины, наша судьба, а вы, молодой, здоровый, хотите спрятаться в кусты. Не кажется ли вам, что это похоже на предательство? Ваше поведение невозможно оправдать. Понимаете ли вы это?..
Когда он ушел, Глушецкий подумал: «Вот воспитали парня! Ну, ничего. Среди моряков побудет и станет настоящим человеком. Повозиться, правда, с ним придется».
Поднявшись на чердак, лейтенант услышал, как Гриднев говорил:
— Что такое разведчик морской пехоты? Это такой человек, которого огонь прокаляет, дождь промывает, ветер продувает, мороз прожигает, а он все такой же бывает! Таким он становится не сразу…
Его окружили новички. Подозвав Уральцева, Глушецкий рассказал о Зайцеве.
— Попробуем сделать солдатом, — поморщился тот и спросил: — Что будем делать с непригодными к разведке?
— Отчислю. Доложу полковнику.
— Если бы он разрешил набрать добровольцев в батальонах.
— Поговорим и об этом.
— Пойдем пить чай. У меня есть две пачки отличной заварки.
Вода в чайнике оказалась теплой. Уральцев затопил печь, насыпал в чайник чай и поставил на огонь.
В дверь постучали, и Уральцев крикнул:
— Войдите!
В комнату вошел матрос в черной шинели. Из-под бескозырки не по-уставному выбивался залихватский русый чуб.
— Здравия желаю! — звонко проговорил он и обвел лейтенантов блестящими черными глазами. — Кто из вас будет командир разведки?
— Я. В чем дело? — поднялся Глушецкий.
— Несправедливо со мной поступили, товарищ лейтенант, — горячо заговорил матрос. — Меня, Трофима Логунова, зачислили в комендантский взвод! Ради этого я добивался, чтобы меня списали с корабля? Я прошу вас зачислить меня в разведку.
— Давайте по порядку, — остановил его Глушецкий. — Объясните толком, кто вы такой.
Матрос смущенно улыбнулся, обнажая ряд белых зубов.
— Хорошо, объясню по порядку, — спокойнее начал он. — Служил я в боцманской команде на линкоре «Севастополь». Тоска заела. Люди воюют, а мы приборкой занимаемся. Так и вся война пройдет — и ни разу не стукнусь. Что я буду говорить односельчанам, когда вернусь? Загорал, мол, на линкоре. Стал проситься, чтобы списали в морскую пехоту или на охотник. Не пустили. Тогда с досады напился на берегу, а в пьяном виде нагрубил боцману и старпому. Ну, ясное дело, меня как плохого матроса списали в полуэкипаж, а с полуэкипажа попал в вашу бригаду. Зачислили меня в комендантский взвод. Сами знаете, что это такое. В насмешку, что ли? Стоило мне ради этого авторитет терять на линкоре! Где же справедливость? Пусть меня в разведку или в автоматчики зачислят. Тогда я докажу, кто такой Трофим Логунов!
