— Что вы сделали с моей киской?
Крупная, старая, донельзя раскормленная кошка, растянувшись во всю длину, лежала на столе, а учительница пристально изучала ее лапу, очевидно слегка поврежденную. Значит, Фрида права, именно эта кошка ночью если на нее и не спрыгнула, ибо прыгать ей давно уже не по годам, то, видимо, через нее переползла или перевалилась и, напуганная присутствием людей в обычно пустующем по ночам школьном здании, в панике куда-то забилась и, должно быть, как раз поэтому, давно разучившись шмыгать и прятаться, с непривычки повредила себе лапу. К. попытался все это спокойно учительнице объяснить, но та из его объяснений извлекла лишь итог и заявила:
— Ну конечно, вы ее покалечили, хорошо же вы начинаете. Вот, взгляните! — подозвала она К. к столу и, прежде чем он успел опомниться, провела кошачьей лапой ему по руке; и, хотя когти у кошки давно уже затупились, учительница, на сей раз, видимо нисколько свою любимицу не щадя, надавила на лапу с такой силой, что на руке у К. тотчас выступили кровавые царапины. — А теперь идите и работайте, — раздраженно сказала она, снова склоняясь над кошкой.
Фрида, которая вместе с помощниками из-за брусьев наблюдала за происходящим, при виде крови вскрикнула. Но К. только показал детям свою окровавленную кисть и бросил:
— Смотрите, что натворила со мной эта хитрая, злобная бестия!
Разумеется, обращался он при этом вовсе не к детям, чьи крики и гогот заполнили класс безраздельно, не нуждаясь ни в новых поводах, ни в поощрении, ни тем более в попытках как-то воздействовать или повлиять на них осмысленным словом. Но поскольку и учительница, очевидно кровавым отмщением утолив свою первую ярость, ответила на адресованный ей выпад только коротким косым взглядом и снова склонилась над кошкой, К. позвал Фриду и помощников, и работа закипела.
Когда К., вынеся из-под умывальника ведро грязной воды и принеся чистой, принялся выметать классную комнату, из-за парты вдруг вышел мальчик лет двенадцати, тронул К. за руку и сказал что-то совсем уж неразборчивое, до того невообразимый шум царил в классе. И шум вдруг разом стих. К. обернулся. То, чего он опасался все утро, наконец свершилось. В дверях стоял учитель, этот хлипкий человечек, и обеими руками держал за шкирки помощников. Очевидно, он сцапал их в дровяном сарае, ибо сейчас он громовым голосом, с грозной паузой перед каждым словом вскричал:
— Кто посмел взломать дровяной сарай? Покажите мне этого мерзавца, я его в порошок сотру!
В эту секунду Фрида, спешившая замыть пол у учителя под ногами, поднялась, оглянулась на К., словно оглядка эта придавала ей сил, и сказала с неожиданной, чуть ли не прежней своей слегка надменной уверенностью во взоре и осанке:
— Это сделала я, господин учитель. Я не знала, как быть. Если с утра классы должны быть натоплены, значит, надо было открыть сарай, идти к вам ночью за ключом я не осмелилась, жених мой был в «Господском подворье», ему позволили там переночевать, вот и пришлось мне все решать самой. Если я что неправильно сделала, простите мне по моей неопытности, мне и так от жениха досталось, он как увидел, что стряслось, сильно ругался. Даже запретил мне с утра печки растапливать, сказал, дескать, раз вы сарай заперли, значит, раньше вашего прихода затапливать нельзя. Так что не топлено по его вине, а что сарай взломан — это уж по моей.
— Кто взломал дверь? — спросил учитель у помощников, все еще тщетно пытавшихся вырваться из его цепкой хватки.
— Хозяин, — сказали оба и для пущей ясности ткнули в К. пальцами.
Фрида только рассмеялась, и смех этот казался убедительнее всяких ее слов, после чего принялась выжимать в ведро тряпку, которой только что мыла пол, будто все недоразумения она уже разъяснила, а слова помощников — просто неудачная шутка напоследок, и, лишь снова опустившись с тряпкой на колени, добавила:
— Помощники наши — все равно что дети, может, не по годам, но по уму-то им точно впору за этими партами сидеть. Я сама вчера вечером дверь топором взломала, дело нехитрое, помощники мне не понадобились, они бы только мешались зря. Но когда ночью жених мой вернулся и во двор вышел посмотреть, что я натворила, а может, и починить, помощники за ним увязались, должно быть, боялись тут одни оставаться, увидели, как он с открытой дверью возится, — вот теперь и говорят, ну дети же, что с них взять…
Помощники, слушая объяснения Фриды, то и дело качали головами, упорно указывали на К. и ужимками всячески пытались Фриду разубедить, однако, поняв, что им это не удастся, в конце концов смирились, расценили слова Фриды как приказ и потому на повторный вопрос учителя отвечать вообще не стали.
— Так, — протянул учитель. — Выходит, вы солгали? Или, по меньшей мере, по недомыслию оговорили господина смотрителя?
Помощники по-прежнему безмолвствовали, однако их дрожь и запуганный вид казались более чем недвусмысленным подтверждением их виновности.
— Тогда я вас сейчас проучу тростью, — объявил учитель и немедля послал одного из мальчишек в соседний класс за своей камышовой тростью. Однако едва он занес трость над головой, Фрида выкрикнула:
— Да правду они сказали! — и, в отчаянии швырнув тряпку в ведро, так что вода выплеснулась, убежала в угол за брусья, где и спряталась.
— Ну что за народ, врун на вруне! — посетовала учительница, которая тем временем закончила перевязку кошачьей лапы и уложила кошку себе на колени, где та, впрочем, едва помещалась.
— Значит, остается только господин школьный смотритель, — проговорил учитель, отталкивая от себя помощников и обращая взор на К., который все это время следил за происходящим молча, опершись на швабру. — Тот самый господин смотритель, который из трусости спокойно готов позволить, чтобы за его хулиганские выходки безвинно расплачивались другие.
— Что ж, — отозвался К., успев про себя отметить, что вмешательством Фриды первая, самая грозная вспышка учительского гнева все же слегка погашена, — помощников мне не жаль, легкая взбучка им совсем не повредит, если их раз десять пожалели, когда по справедливости их полагалось поколотить, один-то разок могли бы пострадать и безвинно. Но я и без того все равно бы промолчал, мне это больше по душе, лишь бы избежать прямого столкновения с вами, господин учитель, да и вам, быть может, так оно гораздо лучше. Но теперь, коли уж Фрида пожертвовала мною ради помощников, — тут К. сделал паузу, и в наступившей тишине из-за одеял донеслись громкие всхлипы Фриды, — то, конечно, придется с этим делом разбираться.
— Неслыханно! — возмутилась учительница.
— Я совершенно того же мнения, мадемуазель Гиза, — сказал учитель. — Вас, смотритель, за вопиющее нарушение служебных обязанностей я немедленно увольняю, наказание вам будет вынесено позднее, а сейчас убирайтесь отсюда сию секунду со всеми вашими пожитками. Для нас это будет большое облегчение, к тому же мы наконец-то сможем приступить к занятиям. Так что живо!
— Да я с места не сдвинусь, — сказал К. — Вы мой непосредственный начальник, но определили меня на эту должность не вы, а господин староста, и увольнение я приму только от него. Он же предоставил мне это место вовсе не для того, чтобы я тут со своими людьми замерзал, а — как вы сами изволили заметить — во избежание с моей стороны необдуманных, отчаянных шагов. Уволить меня без предупреждения означало бы поступить совершенно против его намерений; и, пока я из его собственных уст не услышу уверений в обратном, никто меня разубедить не сможет. Кстати, и вам, вероятнее всего, будет только немалая выгода, если я вашему скоропалительному, необдуманному приказу не подчинюсь.
— Значит, не подчинитесь? — спросил учитель.
К. только головой покачал.
— Подумайте хорошенько, — сказал учитель. — Ваши решения не всегда удачны, вспомните хотя бы вчерашний день, когда вы отказались давать показания на допросе.
— С какой стати вы сейчас об этом упоминаете? — спросил К.
— Да захотелось, вот и упоминаю, — вымолвил учитель. — Итак, последний раз повторяю: вон!
Когда и эти слова на возымели действия, он подошел к учительскому столу и принялся тихо совещаться с учительницей; та что-то лепетала насчет полиции, но учитель только отмахнулся, в конце концов они договорились, учитель велел детям перейти в другую классную комнату, они, дескать, будут там заниматься вместе с его классом, неожиданная перемена всех обрадовала, под шум, смех и крики комната мгновенно опустела,{15} учитель с учительницей покинули ее последними. Учительница несла классный журнал, а на нем всею тушей возлежала напрочь безучастная ко всему кошка. Вообще-то учитель был не прочь оставить кошку здесь, но его осторожные намеки в этом смысле учительница решительно отвергла, сославшись на жестокость К., выходило, что К. вдобавок ко всем своим злодеяниям теперь еще и этой кошкой учителю насолил. Наверное, и это тоже повлияло на суровую заключительную тираду, с которой учитель, уже от двери, обратился к К.:
