10
На дороге
К. вышел на открытое порывам лютого ветра крыльцо и глянул во тьму. А погода и впрямь нехорошая, дурная погода. В какой-то смутной связи с этим ему вспомнилось, как трактирщица уговаривала его подчиниться протоколу, а он устоял. Правда, она не слишком настырно уговаривала, исподтишка вроде даже наоборот, подбивала не подписывать, в конце концов он не знал, что лучше — стоять на своем или уступить. Такой, должно быть, у нее характер, интриганка она, к тому же и взбалмошная, как ветер, — разве поймешь, из какой дали и по чьей указке он дует?
Едва пройдя по дороге несколько шагов, он завидел вдали два покачивающихся огонька; эти приметы жизни воодушевили его, и он поспешил на свет, тем паче и огоньки вроде тоже двигались ему навстречу. Он и сам не знал, почему так огорчился, когда понял, что это помощники; как-никак они, очевидно посланные Фридой, все-таки вышли ему навстречу, и фонари, наконец-то вырвавшие его из темноты и гудящей бури, судя по всему, были его собственные, однако он досадовал, ибо ждал встретить кого-нибудь чужого, а не этих старых знакомцев, что были для него обузой. Но оказалось, это не только помощники, из темноты между ними проступил и силуэт Варнавы.
— Варнава! — крикнул К. и протянул ему руку. — Ты ко мне?
Неожиданность встречи заставила его поначалу забыть обо всех неприятностях, которые Варнава успел ему причинить.
— К тебе, — отвечал Варнава с неизменной, как и прежде, приветливостью. — С письмом от Кламма.
— Письмо от Кламма! — повторил К., откидывая голову и поспешно выхватывая бумагу из рук Варнавы. — Посветите! — приказал он помощникам, которые уже и так облепили его с двух сторон, подняв каждый свой фонарь. Большой лист письма пришлось несколько раз сложить, чтобы защитить от ветра. Только после этого К. прочел:
«Землемеру в трактире „У моста”.
Произведенные вами доныне землемерные работы находят мое одобрение. Достойна похвалы и работа помощников: вы хорошо умеете приставить их к делу. Ни в коем случае не ослабляйте усердия! Старайтесь успешно довести работы до конца! Перерывы в работе были бы для меня крайне огорчительны. Об остальном не тревожьтесь, вопрос жалованья будет решен в ближайшее время. По-прежнему не упускаю вас из виду».
К. поднял глаза от письма только после того, как помощники, читавшие куда медленнее, чем он, трижды прокричали «ура» и даже принялись размахивать фонарями в ознаменование хороших вестей.
— Угомонитесь! — бросил он им и обратился к Варнаве: — Это недоразумение.
Варнава не понял.
— Это недоразумение, — повторил К., и обычная здесь вечерняя усталость разом снова навалилась на него: путь до школы показался вдруг немыслимо далеким, а за спиной Варнавы незримо вставало все его семейство. Помощники по-прежнему висли на нем, да так, что пришлось оттолкнуть их локтями; и зачем только Фрида послала их ему навстречу, когда он ясно наказал ей держать их при себе! Дорогу домой он и один нашел бы, причем один куда проще, чем в такой-то компании. Вдобавок ко всему на шее у одного из помощников болтался шарф, концы которого бились на ветру, уже несколько раз мазнув К. по физиономии, правда, второй помощник своими длинными, проворными, беспрестанно бегающими пальцами сразу же их отводил, но толку от этого было немного. Обоих, кстати, игра с концами шарфа, похоже, очень даже забавляла, как и вообще приводили в возбуждение буря, ночь, непогода.
— Прочь! — крикнул К. — Если уж вы вышли мне навстречу, почему палку мою не взяли? Чем мне теперь вас домой гнать?
Оба немедленно юркнули за спину Варнавы, вроде как испуганно, но не настолько, чтобы тотчас же не водрузить фонари на плечи своему защитнику, который, впрочем, немедленно их стряхнул.
— Варнава, — сказал К., и ему камнем легло на сердце чувство, что Варнава явно его не понимает; да, в спокойные времена его куртка красиво поблескивает, но, когда дело плохо, от него не исходит никакой подмоги, только безмолвное сопротивление, с которым толком и бороться нельзя, ибо как бороться с беззащитным, а улыбка у него хоть светлая, но свет этот греет ничуть не больше, чем здесь, внизу, на студеном ветру, греет с неба мерцание звезд. — Смотри, что мне пишет господин начальник, — продолжил К., чуть ли не тыча письмом Варнаве в лицо. — Его же неверно осведомляют! Я ведь еще никаких землемерных работ не производил, а чего стоят помощники, ты и сам прекрасно видишь. Допускать перерывы в работе, которая не делается, невозможно, так что я даже огорчение начальника вызвать не могу, не то что снискать его одобрение. А не тревожиться не могу и подавно.
— Я так и передам, — сказал Варнава, все это время напряженно смотревший на К. поверх письма, которое, впрочем, он все равно прочесть бы не смог, слишком оно было близко, под самым его носом.
— Да ну! — досадливо отмахнулся К. — Ты лишь обещаешь, но можно ли тебе вправду верить? А мне до смерти нужен посыльный, на которого можно положиться, как раз сейчас, как никогда, нужен. К. даже губы кусал от нетерпения.
— Господин, — проговорил Варнава и с такой мягкой покорностью слегка склонил голову, что К. опять едва не поддался соблазну ему поверить, — разумеется, я все передам, и то, что ты мне в прошлый раз наказал, тоже передам в точности.
— Как?! — вскричал К. — Да разве ты этого не передал еще? Разве не был ты в Замке на следующий же день?
— Нет, — отвечал Варнава, — батюшка мой совсем старый уже, ты сам видел, а тут работы много навалилось, пришлось помогать, но теперь-то я совсем вскорости как-нибудь снова в Замок пойду.
— Да что же ты творишь, голова садовая! — не унимался К. и даже по лбу себя пристукнул. — Разве дела Кламма для тебя не важнее всего на свете? У тебя такая важная, такая почетная должность посыльного, а ты так безобразно ее справляешь! Кому какое дело до работы твоего батюшки! Кламм ждет вестей, а ты, вместо того чтобы со всех ног в Замок к нему мчаться, остаешься дома навоз разгребать!
— Отец мой сапожник, — невозмутимо то ли возразил, то ли уточнил Варнава. — Он заказ от Брунсвика получил, а я ведь у отца подмастерье.
— Сапожник, заказ, Брунсвик!.. — с ожесточением выкрикнул К., словно изничтожая каждое из этих слов на веки вечные. — Да кому нужны сапоги на ваших клятых, вечно пустых дорогах?! И какое мне дело до вашего сапожничества, я тебе доверил весть передать — и не для того, чтобы ты на сапожной скамеечке вмиг о ней позабыл, а чтобы сразу отнес ее господину начальнику!
К., впрочем, почти было успокоился, сообразив, что Кламм, вероятно, все это время отнюдь не в Замке находился, а в «Господском подворье», но тут Варнава сызнова его разозлил, начав слово в слово повторять первое послание К. в доказательство того, как хорошо он его запомнил.
— Все, хватит, знать больше ничего не желаю, — оборвал он Варнаву.
— Не гневайся, господин, — промолвил Варнава и, словно неосознанно наказывая К., хотя на самом деле, должно быть, просто опешив от его криков, потупил голову, пряча глаза.
— Да не гневаюсь я, — сказал К., и тревога, которую он старался выместить на Варнаве, разом обернулась против него самого. — Я не на тебя гневаюсь, просто, значит, так уж мне выпало, что для важных дел у меня только такой вот посыльный.
— Видишь ли, — с трудом вымолвил Варнава, и казалось, что он, защищая свою честь посыльного, говорит сейчас больше, чем дозволено, — Кламм ведь вестей не ждет, он, наоборот, сердится, когда я прихожу, однажды даже сказал: «опять новые вести», а обычно, едва завидев меня издали, вообще встает, уходит в соседнюю комнату и меня не принимает. Кстати, и установления такого нет, чтобы мне каждое поручение сразу исполнять, будь такое установление, я бы, конечно, ходил немедленно, но установления такого нету, я если и вовсе никогда не приду, мне никто пенять не станет. Ведь если я какое поручение исполняю, так только добровольно.
— Хорошо, — сказал К., пристально глядя на Варнаву и в упор не замечая помощников, которые, прячась у того за спиной, поочередно, как из укрытия, медленно выглядывали то из-за одного плеча, то из-за другого, чтобы затем, будто бы страшно при виде К. перепугавшись, с легким, словно при порыве ветра, присвистом стремительно исчезнуть, — причем они давно вот этак забавлялись. — Как оно у Кламма обстоит, я не знаю и, что ты так уж верно способен оценить там обстановку, сомневаюсь, а даже если и способен, мы вряд ли в силах что-либо улучшить. Однако исполнить поручение и передать весть ты можешь, и вот об этом я тебя сейчас прошу. Совсем короткую весть. Сможешь ли ты передать ее завтра утром и тогда же, утром, принести мне ответ или по крайности рассказать, как тебя с этой вестью приняли? Сможешь, захочешь ты для меня это сделать? Ты меня этим очень бы выручил. И быть может, у меня выпадет случай по заслугам тебя отблагодарить, или, может, у тебя сейчас есть желание, которое я мог бы исполнить?
