Настя молча вопросительно поглядела на мать.
— Ну что ж… надень синенькое, — сказала мать и отвернулась.
В избу вошел Сергей. Свежий запах легкого морозца ворвался с улицы, мешаясь с запахами пирогов и баранины.
— Как, товарищи, на митинг собираетесь? Там уж народу порядочно, все места займут!..
И, вдруг заметив понуренную темную голову Насти, удивился:
— А ты что это, животновод, приуныла? В чем дело?
Он приподнял за подбородок Настину голову и заглянул в ее подернутые слезами глаза.
— Вишь вот, не хочет синенькое в школу надеть, — объяснила Марфа Тихоновна, — а вот подавай ей шерстяное!..
— Ну и правильно, что шерстяное! — весело закричал Сергей. — В такой-то самый лучший праздник — да какое-то там синенькое? Да что вы, товарищи, конечно шерстяное надо!
Настя поглядела на мать, на бабушку.
— Не гляди, не гляди! — продолжал Сергей. — Надевай шерстяное! В такой-то праздник — да что вы это?!
— Сам избалованный и других баловать рад! — упрекнула бабушка.
Она хотела бы рассердиться на Сергея, хотела бы прикрикнуть на него, да не смогла. Только покачала головой и улыбнулась уголками губ, чувствуя, что сердце ее тает от нежности. Сергей у нее был младшенький. И лучше его, умнее его и красивей не было на свете парня — это-то Марфа Тихоновна знала совершенно твердо! И какую же невесту она ему подберет! Уж со дна моря достанет, но такую она ему найдет невесту — ведь надо же, чтобы ему под пару была! А трудно будет найти такую, ох трудно! По всем окрестным деревням поспрошать придется…
Хлопнула дверь, пробудив Марфу Тихоновну от ее счастливых мечтаний. Старуха подняла голову:
— Что, побежала уже?
— Побежала, — улыбнулся Сергей. — Полетели пичужки целой стайкой!
А сам думал о своем:
«Неужели и на митинг не придет? Прячется от меня, что ли? Но почему?..»
И решил встретить Катерину на тропочке, которая ведет из Выселок в их деревню. Вышел, да опоздал — Катерина уже стояла в толпе подруг около правления, куда колхозники собирались на митинг.
А вечером, после уборки, в колхозе начался пир. Столы накрыли в просторном зале избы-читальни. Молодые колхозницы, то одна, то другая, прибегали туда, и каждая что-нибудь придумывала, стараясь, чтобы изба выглядела понарядней. Одна притащила из дому и повесила на окна длинные кисейные занавески, другая вырезала из цветной бумаги абажур на лампочку, третья ввернула большую двухсот-свечовую лампу, чтобы на гулянье было посветлее… Сдвинутые столы накрыли белейшими скатертями и — что еще придумали! — поставили посреди столов горшки с цветущими бегониями.
А уж когда уставили стол пирогами, да студнями, да жареной бараниной, да крынками с темным, горьковатым от хмеля пивом, да наливками и настойками, тут уж и говорить было нечего — праздник открывался большой и богатый.
Колхозники собирались не спеша. В избу не входили, стояли около избы-читальни, непривычно нарядные, в новых костюмах, в новых пальто нараспашку. Пожилые женщины достали из сундуков тяжелые, с расшитыми углами полушалки, а девушки, все как одна, щеголяли в новеньких высоких ботах. Высокие боты необходимы для праздничного наряда. Значит, плохая та работница, если не может купить себе высокие боты!
Стояли, разговаривали, смеялись, поджидали председателя, деда Антона, Марфу Тихоновну…
Понемножку сошлись все и тронулись в избу-читальню. Изба сразу наполнилась шумом, говором и смехом.
Чем больше пили и ели, тем веселей становилась за столом беседа. Хозяйки едва поспевали ставить на стол пиво и сладкое, будто на меду, пенное сусло.
— Хоть бы спели, что ли! — вдруг поднял голос дед Антон. — Катерина, где ты там?
Доярка Аграфена, сидевшая рядом, отшатнулась:
— Тьфу, старый! Потише не можешь?
Кругом засмеялись. А дед Антон, не слушая их, вытягивая шею, искал Катерину:
— Катерина! Где ты там, голова? Ну-ка, запой хорошую!..
Залилась, зазвенела гармонь. Но вдруг встал Ваня Бычков и положил руку на растянутые мехи:
— Подождите, товарищи! Первый номер нашей программы совсем другой. Сейчас вы увидите коротенький спектакль в исполнении нашего пионерского драмкружка…
И только теперь заметили, что в боковушку набилось полно ребятишек. Они задернули пеструю занавеску и что-то шептались там, спорили, смеялись… Ваня заглянул за занавеску:
— Можно открывать?
— Подожди! Подожди! Рано еще! — завопили оттуда на десять голосов.
— Маленькая заминка, — объяснил Ваня. — Сейчас все будет в порядке.
А заминка была в том, что кудрявая, словно белый барашек, Оля Нилова, страстная актриса, должна была играть парнишку, а волосы у нее всё вырывались из-под шапки и падали на плечи. И уж совсем было приготовились актеры открыть сцену, вдруг снова вырвалась длинная кудрявая прядка и упала на плечо.
— Ты не будешь играть! — сказала Маруся Чалкина, руководитель драмкружка. — Одно недоразумение! Пусть еще кто-нибудь.
— Буду! — крикнула Оля.
Подбежав к стене, она схватила висящие на гвоздике ножницы и тут же отрезала себе кудрявые прядки.
— О-о-ох! — единым вздохом охнули актеры.
Маруся на минутку растерянно закрыла ладонями лицо, но тут же бросилась к занавеске и шепнула Ване:
— Открывай!
Ваня отдернул занавеску и объявил:
— Ученица пятого класса Настя Рублева прочтет стихи Светлова «Родина»!
Настя вышла нарядная, в новом шерстяном платье, в новеньком пионерском галстуке. Темные глаза ее светились и нежные щеки розовели от смущенья.
Закончив стихи, Настя поклонилась и быстро юркнула обратно в чуланчик. Колхозники весело хлопали ей.
Следующим номером программы была пляска «Улочка». Эту пляску Маруся разучивала с ребятами долго. Но хотя пляска эта была незатейлива, ребята все-таки сбивались. Но зато песню под эту пляску пропели громко и отчетливо:
Вейся, вейся, капустка!Вейся, вейся, белая!Как мне, капустке, не виться,Белою, белою не ломиться?..Вечер на капустку,Вечер на белуюСилен дождичек пролил…
Потом была разыграна пьеса «Как старик корову продавал».
Из чуланчика вышли актеры. Вышел старик — Володя Нилов. Вместо бороды — белый комок ваты. Из-под таких же белых ватных бровей глядели веселые ребячьи глаза. В поводу у него была корова — это шел на четвереньках Леша Суслов, сынишка председателя. Леша был толстяк, он шел и кряхтел тихонько, а на голове его покачивались большие картонные рога.
Дружный смех грянул в избе, как только вышла из-за кулис эта «корова». Но Леша тихо стоял на четвереньках и только иногда кивал головой, а оттого, что он молчал и не выходил из роли, еще дружней смеялись зрители. Ваня Бычков начал сцену:
На рынке корову старик продавал,Никто за корову цены не давал.Хоть многим была коровенка нужна,Но, видно, не нравилась людям она.
— А почему ж такая коровка людям не нравилась? — закричали доярки со всех сторон, заливаясь смехом. — Коровка ничего, по всем статьям! Упитанная!
Из чулана вышла маленькая старушка под большим синим платком:
— Хозяин, продашь нам корову свою?..
Володя покосился на нее из-под белых бровей и пробурчал в белую бороду:
— Продам. Я с утра с ней на рынке стою!
— А это кто же? Это кто же старушонкой-то нарядился? — заговорили за столом. — Ишь, как притворилась! Ах ты, да ведь это Дуня Волнухина!
Зато паренька с короткими светлыми волосами никто не узнал — вроде бы Оля Нилова, да ведь у той волосы длинные!
Колхозники от души веселились и хохотали над этой затеей ребят.
— А нам, старик, не продашь ли свою корову-то? — кричала доярка Аграфена и, задыхаясь от смеха, припадала к столу. — Ой, уморили! Уж больно коровка-то смирная, мы таких любим!..
Закончив свой спектакль, актеры ушли домой. Ваня Бычков потребовал, чтобы они тотчас отправились спать — хватит сегодня и беготни, и смеха, и развлечений. И ребята честно пошли по домам, слушаясь своего вожатого.
А веселье пошло дальше, как широкая река.
— Катерина! — снова закричал уже захмелевший дед Антон. — Ну где ты там, голова? Иди-ка сядь рядом, спой хорошую!
— Да уважь ты старого, Катерина! — попросила и бабушка Анна. — Запой ему, а он тебе подтянет!
— А ты не подсмеивай, эй, голова! Не подсмеивай.
Катерина в розовом шелковом платье, румяная и от смущенья и от жары, прошла к деду Антону и села с ним рядом, Ваня Бычков схватился было за гармонь, но Сергей решительно взял ее у него из рук:
— Дай-ка я сам…
И тихо-тихо, будто уговаривая запеть, зазвенели лады:
На дубу зеленом,Да над тем просторомДва сокола ясныхВели разговоры.
Катерина запела, опустив свои темные ресницы, и нежная тень упала от них на румяные щеки. Катерина и сама не знала, как она была хороша сейчас — вся розовая, вся в розовом, с чуть склоненной гладко причесанной головой…
