Ее экипировка подействовала на сотрудников отделения, как генеральский мундир. Киношный капитан, обаятельно улыбаясь, рассыпаясь в любезностях, отпер решетку.
– Ты похожа на ангела, сошедшего с небес, маленькая хозяйка жизни, – продекламировал Марк.
Ее глаза округлились. Она склонила голову к плечу, вновь делаясь похожей на цветок.
– Ты что, пил?
– Пил, – с достоинством подтвердил Марк. – Бренди. В одном уютном кабачке.
– Хорошо, – проговорила она тихо. – Я отвезу тебя домой. Пошли.
– Нет, Коль, ты глянь! – Воскликнул, прильнув к окну, один из «автоматчиков». – Какая тачка у этой засранки! Видали, кого богатые девочки любят? Неделя, как отчалил, и – ты посмотри! Бляха-муха! Тоже что ль сесть?
– У тебя красивая машина, – сказал Марк.
– Тебе же нельзя пить…
– Теперь можно. «Домой»… Какое сладостное слово! Добро пожаловать в семейный склеп!
– Ты хотел меня видеть?
– Просто мне было интересно, как живет одна из самых выгодных в мире невест…
Ее губы задрожали.
– Зачем ты причиняешь мне боль? – тихо вымолвила Анна.
– Прости… – он отчаянно впился ногтями в ладони. – Я сам не знаю… Я только хотел сказать тебе…
– Что?
– Ничего… – он рванул себя за ворот рубашки. Ночное солнце накопило в кожаном салоне красного автомонстра столько электричества, что чиркни спичкой – неминуемо вспыхнул бы пожар.
«Зачем я столько выпил?» Жара просочилась внутрь тела и разгоралась медленным губительным пламенем.
– Приехали.
– Спасибо, – он накрыл ладонью ее теплые пальцы. Ему до одури хотелось целовать ее мягкие губы, растрепать волосы, сорвать это отвратительно пахнущее платье… Ее пальцы под его ладонью мелко вздрагивали.
– Я… пойду, – произнес он неузнаваемо-хриплым голосом, боясь взглянуть в ее лицо.
– У тебя кофе есть?
– Что? Да конечно…
– Я могу зайти?
– Конечно…
Он вырвался из автомобильного плена, но легче не стало. Ночь была невыносимо-душной, и огонь, поселившийся внутри, бушевал все сильнее. Зачем он выбросил те таблетки? Как сегодня он будет бороться с собой? Скорее бы она ушла… Только бы она не уходила… Он покачнулся то ли от остатков хмеля, то ли от беспорядочных приливов горячих волн, захлестывавших изнутри.
– Ты тут хозяйничай, – проговорил он, – а я…
Он быстро вышел из кухни. Сел за пианино. Пальцы спотыкались об оголенные нервы клавиш, высекая мелодию бессмысленной поздней запретной страсти, которой не дано излиться…
«Я люблю тебя. Я хочу тебя… Я схожу с ума, когда вижу тебя и когда не вижу…Я не знаю, что мне делать…»
– Марк…
Мелодия оборвалась.
– Что ты играл? Нет, не отвечай…
В этом странном светлом платье она была похожа на сон. И шла неуверенно-плавно, точно двигалась по зыбким волнам океанского миража. Туманно-отрешенны были ее зрачки, огромные как бездна… Он хотел подняться, но не смог, лишь смотрел на нее, не отрываясь, пока не ощутил на губах сладкий персиковый сок…
Но даже в тот миг безумного желания он нашел в себе остаток воли, оторвался от нее, прохрипев:
– Что ты делаешь? Я не могу…
На ее влажных губах заиграла шальная улыбка.
– Можешь… Ты – мужчина, а я – женщина иди ко мне…
И тогда он рванулся к ней и в нее, растворяясь без остатка в ее упоительной нежности, упругой, дразнящей, невыносимой, вспомнив, наконец, для чего рождаются и почему так боятся умереть мужчины, и за что они готовы погибнуть… Не сознавая пока, что сделал в тот миг, на что никак не решался прежде: похоронил бренные останки прошлого в своем сознании и посадил в изголовье душистые белые цветы…
Девушка лежала на смятой постели. Подперев ладошкой задумчивую щеку, нисколько не стыдясь своей восхитительно-непорочной юной наготы. Он не мог прочесть ее взгляда, скрытого под густым шатром раскидистых ресниц.
– Анюта… – он коснулся губами ее теплого плеча, еще не веря в происшедшее. – Ради этого стоило ждать двадцать лет…
– Двадцать один… – она мягко улыбнулась, приподнимаясь на локотке, и он увидел ее глаза. В них притаилась печальная нежность, ранившая сильнее раскаяния или испуга. – Что нам теперь делать?
Он ждал и боялся этого вопроса, потому что теперь он должен быть большим и сильным для этой девочки, которая доверилась ему, обнажив не только тело, но душу, и стала так трогательно беззащитна…
– Что нам теперь делать, Марк?
– Ничего.
– Ничего? – в эбеновых глазах притаились черные тучки. – То есть как…
– Я люблю тебя, – сказал он, задыхаясь. – Я очень тебя люблю. Именно поэтому… Я не могу сломать твою жизнь, с меня довольно… Возвращайся к родителям. Ты еще встретишь хорошего парня, выйдешь замуж, родишь детей… И может, когда-нибудь наши пути однажды пересекутся, и ты покажешь мне красивые цветные фотографии…
– Но я хочу быть с тобой! – она резко выпрямилась, закутываясь в простыню. – Почему мы не можем жить вместе, начать все с начала, работать, как все, просто быть счастливыми…
– Ты спятила? – он грустно усмехнулся. – Это невозможно.
– Почему? – крикнула она, и из глаз ее брызнули слезы, заструились по щекам теплым летним дождем. – Почему ты все решаешь за меня?
– Потому что ты – глупая девчонка. – Его душа рыдала вместе с ней, но он должен был пережить это. – Жизнь – это не одна ночь. Завтра мы возненавидим друг друга за эту слабость.
– Ты снова меня прогоняешь? – прошептала она, вытерев ладошкой мокрое лицо. – Но я же тебя люблю…
– Пожалуйста, замолчи! – крикнул он, сжимая голову ладонями.
– Если я уйду сейчас, я больше не вернусь. Никогда.
Он молчал. Не смотрел. Стиснул зубы и кулаки. Закрыл глаза, медленно умирая от невыносимой боли.
– Я поняла, – сказала она, путаясь в застежках белья, платья и туфель. – Ты просто трус. Ты боишься, что я могу тебя бросить. Как мать. Как Марианна… Ты даже не хочешь дать нам шанс… Но ты никогда не станешь по-настоящему свободен, если будешь жить одними страхами. Никогда!
Она бросилась вон, не разбирая дороги, царапая в кровь колени о колючие ненасытные сорняки.
Оставшись один, он позволил излиться своему отчаянию.
– Вот, оно, возмездие, – проговорил он в мокрые ладони. В тот вечер я все-таки убил себя…
Под утро Александре привиделась мать. Ее мертвое лицо было коричнево-зеленым, со следами трупных язв, с бесцветными полукружьями пустых глазниц. Она протянула иссохшую руку и грустно спросила: «Шура, где дочь твоя, Марианна?» И изо рта сочился тлен…
Александра что-то забормотала и вскочила. Подушка была мокрой от ледяного пота. Это страшное видение произвело на Александру такое впечатление, что она тотчас стала звонить дочери, но долгие гудки уходили в пустоту. А мать, превратившись в бесплотную тень, продолжала стоять в изножьи, исполнившись немой укоризны, дожидаясь крика первых петухов. И тогда Александра наспех оделась и, даже не наложив макияжа, скрыв лицо за черными очками, выскочила из дома. Предрассветный «Мерседес» долго колесил по проклятому району вокруг помпезных новостроек, ни одна из которых не совпадала с номером 15. Вконец измаявшись, она притормозила возле раннего дворника, который направил растопыренную метлу в сторону одинокой замшелой «хрущевки» в клещах убогих железных «ракушек». Пока недоверчивая Александра выясняла, не ошибся ли заспанный дворник, с противоположного края дороги, разрывая пронзительным цветом голубоватую утреннюю мглу, подъехала ярко-красная «БМВ»
– Девочка моя! Воскликнула Александра, порывисто прижимая дочь к груди. – Где ты была?
– В ночном клубе, – пробормотала растерянная Анна, не привыкшая к материнским проявлениям нежности. – А что случилось?
– Ничего. Ничего… – Александра перевела дыхание. Зловещий призрак исчез с появлением первых солнечных лучей, бороздящих серое небо. – Ты расстроена? – Она вгляделась в усталое лицо дочери. Едва ли впервые за долгие годы.
– Просто я снова проиграла…
– Пустяки, – сказала Александра, чувствуя, как тяжесть, огромная и ледяная, как надгробный камень, постепенно ее оставляет. – У нас достаточно денег.
– Да, – тускло согласилась Анна, – Это единственное, в чем у нас нет недостатка. – В ее голосе звучала горькая ирония, но Александра этого не расслышала.
– Раз уж я здесь, – заявила она, то посмотрю, как ты живешь.
– Пойдем, – вздохнула Анна. – Но вряд ли тебе понравится.
Она была права. Дом изнутри оказался столь ужасен, как и снаружи. Омерзительный подъезд, выкрашенный в убогий синий цвет, обшарпанные ступени, исписанные стены… Хорошо, хоть не пахло мочой. На лестнице попалась нечесаная старуха в халате с переполненным помойным ведром, прошамкала, едва не просыпав мусор на туфли Александры: «Здравствуй, Анечка. Как ты рано сегодня… Это твоя мама?» И принялась что-то говорить Александре, которая еле сдерживалась, чтобы не закричать. Комната дочери была крошечной, как наперсток. Темной и душной. Ветхий балкон, на который страшно ступить. В ванной на потолке – чудовищный грибок, при виде его по спине Александры пробежало стадо мурашек. «Он не кусается», – невесело улыбнулась Анна.
