Дома я прячу свою избитую рожу. У меня фонарь под глазом, опухла скула и порвана губа. Гороховый суп я ем в укромном углу гостиной.
Следующие несколько дней проталкиваются мимо.
Руб отпускает щетину.
Отец, как обычно, в поисках найма.
Сара ходит на работу, а кроме этого — только к подруге Келли, раз-другой в неделю. Домой приходит трезвая, а по средам — с карманом, оттопыренным доплатой за сверхурочные.
Раз приезжает Стив — погладить рубашки.
(— У тебя что, утюга нет? — спрашивает его Руб.
— А как ты думаешь?..
— Похоже, нету.
— Именно. Нету.
— Так, может, пойти да купить, сквалыга ты?
— Ты кого сквалыгой называешь, малый? Как насчет пойти побриться…
— У тебя не хватает на утюг? Выходит, это отдельное житье — не сахар.
— А то, блин. Конечно, не сахар.
Однако штука в том, что вот они ссорятся, Руб со Стивом, а сами постоянно смеются. Сара смеется с кухни, и я ухмыляюсь на свой малолетский манер. Вот занятие, в котором мы спецы.)
Миссис Волф наконец взяла отгул на работе.
А это означает, что у нее есть время заметить заживающие на моем лице раны и синяки. Она загоняет меня в угол на кухне, где я сижу ем хлопья. Я смотрю, как она смотрит на меня.
И выкликает.
Одно слово.
Вот какое:
— Руб!
Негромко. Без паники. Лишь с осознанным нажимом, безоговорочно предполагающим немедленное появление.
— Это тренировки в спортзале? — спрашивает она.
Руб садится на стул.
— Нет.
— Или вы, ребятки, опять тузите друг друга во дворе?
Он признает вранье.
— Да. — Он совершенно спокоен. — Есть такое.
Она только вздыхает и верит нам, и это самое паршивое. Всегда ужасно, если человек тебе верит, а ты знаешь, что не должен бы. И хочется выкрикнуть это ему, сказать, мол, не верь, не надо, чтобы дальше тебе жить с собой чуть полегче.
Но молчишь.
Не хочешь расстраивать.
Не можешь принять себя таким сачком и объяснить, что ты не достоин доверия этого человека.
Не можешь признать, что настолько малодушен.
Дело в том, что мы и впрямь деремся во дворе, но только это тренировка перед настоящими боями. И, в общем, Руб, строго говоря, не соврал, но и правды не сказал.
Но вот-вот. Я чувствую.
Я скоро не выдержу и расскажу ей всё. Про Перри, про матчи, про деньги. Про всё. Меня сейчас останавливает лишь одно — склоненная голова моего брата. Глядя на него, я вижу, что он куда-то движется. Он на каком-то пороге, и я ни за что не смогу взять и захлопнуть перед ним эту дверь.
— Прости, мам.
— Прости, мам.
Простите, миссис Волф.
За все.
Ты еще будешь нами гордиться.
Обязательно.
Так должно быть.
— Вы ж понимаете, — говорит миссис Волф, — мальчики, вы должны друг друга выручать.
На этих словах я понимаю, что вот этим враньем, самое забавное, мы и выручаем друг друга. Но вот ее-то, в конце концов, подводим. От этого нам и не по себе.
— Есть какие успехи с работой? — спрашивает отца Стив.
А я слышу. Они в гостиной разговаривают.
— Неа, не особо.
Я жду, что они начнут старую свару про пособие, но нет. Стив больше не трогает эту тему, ведь он тут больше не живет. Он только делает значительное лицо и прощается. По его глазам я понимаю, что он думает: «Со мной такого не будет никогда. Я не допущу».
В пятницу той недели утро, с виду обычное, таит в себе важное событие.
С утра мы с Рубом на пробежке и возвращаемся почти в семь. Мы, как всегда, одеты в старые фуфайки, треники и кроссы. День одет в небо с тучами-валунами и ярко-синий горизонт. У ворот нас встречает Сара.
— Отца не видали? — спрашивает она. — Исчез, слышь.
— Нет, — отвечаю я, не понимая, из-за чего переполох. — Он последнее время стал прогуливаться.
— Не в такую рань.
Выходит мать.
— Его костюма нет, — сообщает она, и в один момент мы всё понимаем. Он там. В очереди. Пошел за пособием.
— Нет, — говорит кто-то.
И еще раз.
Вопреки надежде, что это не так.
— Не может быть, — и я понимаю, что говорит не кто иной, а я сам, потому что морозный утренний пар катится у меня изо рта вслед словам. — Нельзя допускать. — Не потому что нам стыдно за отца. Нам не стыдно. Просто мы знаем, как долго он сопротивлялся этому, и понимаем, что для него это — отказ от собственного достоинства.
— Пошли.
А это сказал Руб, и он тянет меня за рукав. Он кричит маме и Саре, что мы скоро вернемся, и мы бежим прочь.
— Куда мы? — выдыхаю на бегу, но ответ знаю, всю дорогу до Стивова дома. Задыхаясь после рывка, мы стоим под его окном, собираясь с силами, потом орем.
— Эй, Стив! Стивен Волф!
Люди выкрикивают из окон, чтоб мы заткнулись, но скоро Стив в трусах появляется на балконе. Его лицо говорит: вот гады. А голос:
— Так и знал, что это вы, пацаны.
А следом пронзительно и сердито:
— Вам чего надо? Семь утра, мать его!
— Что там, блин, происходит? — вопит какой-то сосед.
— Ну? — Стив требует ответа.
— Да вот… — Руб запинается. — Отец.
— Что отец?
— Он… — черт, до сих пор дыхание срывается. — Он там. — Я дрожу. — Выписывает пособие.
У Стива на лице облегчение.
— Ну, давно пора.
Однако мы с Рубом не отрываясь смотрим на него, и Стив понимает. Мы его умоляем. Мы взываем к нему. Мы воем: «На помощь!» Вопим, что сейчас нужны мы все. Нужны…
— А, черт бы драл! — Стив выплевывает слова. Через минуту он с нами, бежит рядом, в старой футбольной форме и в своих классных кроссах.
— Не можете поскорее? — досадует он на бегу, мстя нам за то, что вытянули его из постели и опозорили перед соседями. И еще бросает сквозь зубы: — Я вам отплачу, увидите.
Мы с Рубом бежим молча и, когда добегаем до дома, мать и Сара уже одеты. Они готовы. И мы. Мы все готовы. Идем.
Через пятнадцать минут показывается биржа труда. У входа сидит человек, и этот человек — наш отец. Он нас не видит, но мы все шагаем к нему. Вместе. Как один.
У миссис Волф на лице гордость.
У Сары на глазах слезы.
У Стива в глазах — отец и понимание — наконец, — что он сам упорствовал бы так же.
Руб перечеркнут когтями пыла.
А я, я смотрю на отца, как он там сидит, один, и представляю, насколько он переживает свое поражение. Черный костюм ему коротковат, и под брюками видны лодыжки в футбольных носках.
Мы подходим, и он поднимает голову. Он симпатичный мужик, мой отец, хотя нынче утром он побежден. Сломлен.
— Думал, приду пораньше, — говорит он, — в это время я обычно начинал работать.
Мы все стоим вокруг.
В конце концов заговаривает именно Стив.
— Привет, па.
Отец улыбается.
— Привет, Стивен.
И все. Больше никаких слов. Не то, что вы могли бы ожидать. Больше никто ничего не делает, только все мы знаем, что не пустим его на биржу. И отец знает.
Он встает, и мы возвращаемся в бой.
На обратном пути Руб вдруг останавливается. Я тоже. Мы глядим, как удаляются остальные Волфы.
Руб заговаривает.
— Видишь, — говорит он, — это Рубака Клиффорд Волф, — Руб показывает, — это Рубака Миссис Волф и Рубака Сара Волф. Черт побери, сейчас даже Стивен Волф — Рубака. А ты — Рубака Камерон Волф.
— А ты? — спрашиваю я брата.
— Я? — Он задумывается. — Это меня так назвали, но я не знаю. — Он смотрит мне в лицо и признается: — У меня тоже есть свой страх, Кэм.
— Страх чего?
Разве он чего-то может бояться?
— Что я стану делать, когда случится бой, который я могу и проиграть?
Вот так.
Руб — победитель.
Он не хочет им быть.
Он хочет быть бойцом.
Как мы.
Вступать в бой, зная, что может проиграть.
Я отвечаю ему — чтобы ободрить:
— Ты будешь драться все равно, как и мы все.
— Думаешь?
Но ответа не знаем ни он, ни я, потому что бой ничего не стоит, если заранее знать, что победишь. Себя проверяешь в схватках, которые посредине. В тех, где есть вопросы.
Руб до сих пор не вступал в схватку. В настоящую.
— Когда это случится, смогу ли я подняться? — спрашивает он.
— Не знаю, — признаюсь я.
Он бы предпочел тысячу раз быть бойцом в стае Волфов, чем хоть раз стать победителем.
— Ну скажи, как это делается, — упрашивает он. — Расскажи.
Но мы оба понимаем, что есть такое, чего не рассказать, чему не научить.
Боец может быть победителем, но это не делает победителя бойцом.
— Эй, Руб.
— Ну.
— Почему тебе мало быть победителем?
— Что?
— Что слышал.
— Не знаю. — Он передумывает: — Хотя, нет, знаю.
— Ну?
— Ну, во-первых, если ты Волф, ты должен уметь драться. Во-вторых, побеждать бесконечно не выйдет, всегда найдется кто-то сильнее. — Руб переводит дух. — А вот если ты умеешь драться — не отступишь, даже когда тебя собьют с ног.
