Ма хватается за голову. Такой вечерок четверга — не по ней, она встает и идет к раковине.
— Меня, кажется, сейчас вырвет, — говорит она, наклоняясь над раковиной.
Отец встает, шагает к ней, обнимает.
Безмолвных минут через десять они возвращаются к столу. Клянусь, этот стол видел, наверное, все. Все важное, что только происходило в нашем доме.
— Ну и сколько это уже продолжается? — отрывисто спрашивает отец.
— Ну, давно. Где-то с июня.
— Это правда, Кэмерон? — Теперь мама.
— Да, правда. — Смотреть на нее я не в силах.
Миссис Волф, однако, на меня смотрит.
— И эти все синяки оттуда?
Я киваю.
— Да.
И продолжаю.
— Мы и во дворе боксовались, но только ради тренировки. Когда начали, мы решили, что нам всем нужны деньги…
— Но?
— Но, по-моему, дело сразу было не в деньгах.
Руб соглашается и добавляет от себя. Говорит:
— Знаешь, мам, просто мы с Камероном видели, что у нас происходит. Видели, что творится с нами. С отцом, с тобой, с нами всеми. Выживали же, барахтались в море, и вот… — Его лихорадит. Он горячится все высказать, как есть. — Мы хотели что-то делать, чтобы выкарабкаться, чтобы у нас все стало, как было, хорошо…
— Даже если нам всем будет стыдно? — перебивает мать.
— Стыдно? — Руб взглядом боксирует с ней. — Ты б так не говорила, если бы видела Камерона на ринге, как его валят, а он поднимается и снова в бой! — Руб почти кричит. — Ты бы от гордости на колени упала. Ты бы всем стала говорить, что это твой сын, и он не сдается, потому что ты его так воспитала!
Ма задумывается.
Глядит сквозь стол.
Она представляет, но видит только боль.
— Как ты все это выносил? — умоляюще спрашивает она меня. — Как ты это терпел неделю за неделей?
— А ты как? — спрашиваю в ответ.
Это действует.
— А ты? — обращаюсь к отцу.
А ответ такой: мы не сдаемся, потому что так живем. Не знаю, может это инстинкт, но мы все такие. Всюду люди живут так. Особенно люди вроде нас.
Почти все кончено, и я предоставляю Рубу нанести нокаутирующий удар. И он наносит. Он говорит:
— В это воскресенье у Кэмерона последний бой. — Глубокий вздох. — Единственное, что… — Пауза. — Это бой против меня. Мы будем драться друг с другом.
Молчание.
Полная тишина.
Но, говоря по совести, новость принимают нормально.
Только Сара морщится.
Руб продолжает:
— У меня после этого будет полуфинал. Еще три матча, самое большое.
Кажется, и ма, и отец мало-помалу смиряются. «О чем они думают?» — спрашиваю я себя. В основном, по-моему, главное чувство у них сейчас — что они плохие родители, но это совершенно не так. Они ни в чем не виноваты, ведь мы с Рубом все решили и сделали только сами. Если победим — то сами. А пропадем — тоже сами. Родители не виноваты. Никто в мире не виноват. Мы никого не хотели в ответчики — и не взяли бы.
Теперь я сажусь на корточки возле мамы, обнимаю ее и прошу:
— Прости, мам. Я виноват.
Виноват.
Что в том толку?
Поймет ли она нас настолько, чтобы простить?
— Обещаем, — говорит Руб, — это в последний раз мы с Кэмероном будем драться между собой.
— Да уж, это утешает, — наконец заговаривает Сара. — Нельзя же драться с тем, кто уже мертвый.
Все смотрят на нее и слушают, но больше никто не произносит ни слова.
Разговорам конец.
В стенах кухни клубится напряженное молчание, и вскоре там остаемся только мы. Остальные расходятся. Сначала Сара, потом отец, последней — миссис Волф. Теперь только ждать схватки.
В череде следующих дней я удерживаю в себе желание верить, что могу побить Руба. Но не справляюсь. Самое большое, на что меня хватает, — верить, что я хочу его побить.
В субботу вечером мистер и миссис Волф едут вместе с нами на матч. Отец набивает нас в свой фургон (меня зажали на заднем сиденье).
Медленно трогаемся.
Я потею.
Я боюсь.
Боя.
Своего брата.
За своего брата — за его собственный бой.
Всю дорогу до склада никто не сказал ни слова, и лишь когда уже выбираемся из машины, отец говорит:
— Не поубивайте друг друга.
— Ладно.
В раздевалке договариваемся, что у Руба в углу посидит Перри. У меня — Бугай.
В зале нехилая толпа.
Я ее слышу и вижу по пути в гостевую раздевалку. Я не высматриваю родителей, потому что знаю: они там; я думаю только о том, что мне нужно делать.
Я сижу в грязной раздевалке, а тем временем другие боксеры приходят и уходят. Я хожу из угла в угол. Меня потряхивает. Впереди самый трудный бой в моей жизни.
Я буду драться против своего брата.
И в то же время я буду драться за него…
В последние минуты перед выходом я перестаю кого-либо замечать. Ложусь на пол. Глаза закрыты, руки вдоль тела. Перчатками касаюсь бедер. Никого не вижу. Никого не слышу. У себя в сознании я сейчас один. Вокруг меня какое-то напряжение, сжимает мое тело со всех сторон. Проникает под меня и поднимает…
«Я хочу этого, — говорю я себе. — Хочу сильнее, чем он».
Сцены предстоящей схватки косо тянутся перед моими глазами. Я вижу, как Руб пытается меня достать.
Я хочу.
Вижу, как ныряю и провожу встречные.
Сильнее.
Вижу себя, стоя, в конце. На ногах после настоящего боя. Не победы, не поражения, а сражения. И вижу Руба.
«Хочу сильнее, чем он», — повторяю я и знаю, что это правда. Да, я хочу боя, потому что мне это нужно. Нужно мне. Мне…
— Пора.
Бугай стоит рядом, я вскакиваю и твердо смотрю вперед. Я готов.
Отмечаю выкликивающий голос Перри, но лишь на миг.
Бугай толкает дверь, и толпа, как всегда, гудит. Я вижу это, чувствую, но не слышу. Шагаю вперед, внутрь себя. Внутрь боя.
Перелезаю через канаты.
Скидываю куртку.
Его не вижу, но знаю — он тут.
Но я хочу сильнее, чем он.
Дальше.
Судья.
Говорит.
Умолкает.
Смотрю на свои кроссы.
Лишь бы не на Руба.
В удушающие секунды, что остались до боя, я жду. Никаких ударов по воздуху — каждый удар пойдет в дело. Страх, правда и будущее втроем обгладывают меня. Рыщут облавой в моей крови, и я — Волк. Камерон Волф.
Слышу гонг.
И тут же толпа ураганом в уши.
Шагаю вперед и наношу первый удар. Мимо. Руб бьет сбоку дальним и достает меня по плечу. Никакой раскачки, разогрева или прощупывания. Я резко иду на сближение и бью снизу. Попадаю. В подбородок, крепко. Рубу хорошо досталось. Я вижу. Вижу, потому что хочу этого сильнее, а он вышел сюда получить. Ему надо, чтобы его побили, и я — единственный на этом ринге, кто это может.
Три минуты на раунд.
Всё просто.
Кулаки, боль и устоять на ногах.
И вновь мой кулак врезается в тело моего брата, на этот раз впивается в живот. В ответ его правая достает мой левый глаз. Почти целый раунд мы обмениваемся ударами. Никаких танцев, никакой беготни. Удары. Под конец Руб меня вспарывает. Достает по зубам, голова у меня запрокидывается роем отдельных частиц, пульс в горле застывает. Ноги подкашиваются, но раунд окончен. Я иду в свой угол.
Жду.
Хочу.
Бой идет, и я хочу, чтобы Руб понял, что для него это тоже бой. Второй раунд должен его убедить.
Он тоже начинается жестко, с двух коротких прямых от Руба, мимо. Я отвечаю, но мой апперкот тоже мимо цели. Руб уже досадует. Пытается поймать меня на хук, но открывается, и я посылаю лучший в своей жизни удар ему в челюсть, и…
Руб шатается.
Он шатается, и я гоню его до нейтрального угла, швыряя кулаки ему в лицо и разок крепко достав по брови. Он собирается с духом и пробивается из угла. Но я не получаю ни одного тяжелого удара, и как-то мне удается до конца раунда не поймать ни одной плюхи. Еще разок я прикладываю его в подбородок. Хороший тычок. По-настоящему хороший, и раунд за мной.
— У тебя бой, — говорю я ему.
Только три слова, и Руб пристально смотрит на меня.
В третьем раунде он налетает на меня еще яростнее, два раза бросает меня на канаты, но лишь несколько ударов достигают цели. Он тяжело дышит, и у меня легкие на пределе. На ударе гонга я изображаю взрыв энергии и устремляюсь прямиком к своему табурету. Бросаю взгляд на Руба, которому что-то говорит Перри. И вижу лицо матери, когда она поднимается утром, готовая к двум сверхурочным сменам. И это же — лицо отца в тот день у биржи труда. И лицо Стива, который бьется за себя, а в тот день и за отца — он просто говорит ему: «Привет, па!» Это лицо Сары, срывающей со мной на пару белье с веревки. И это мое лицо, каково оно вот сейчас.
— Он боится проиграть, — говорит Бугай.
— Отлично.
В четвертом Руб обороняется.
Он пропускает лишь один мой удар, но сам вскрывает меня несколько раз. Его левая особенно кошмарна, загоняет меня в его угол. Лишь раз мне удается проткнуть его защиту и щелкнуть его по челюсти. И этот раз — последний.
