Будка телефона стояла около стены заброшенной бензозаправки. Земля под ней слегка осела на правую сторону. Табло с ценами на горючее было погашено, а окна самой станции были плотно завешаны разрезанными мешками для мусора. Я вспомнил о мешках, которые купил для Трэя, и руки мои затряслись. В будке я сделал пару глотков из пинтовой бутылки «Джей энд Би»[66], а потом постоял и выкурил сигарету. Густой лес, который рос прямо рядом со старым шоссе, кишел насекомыми, а бетон заправки был разрушен проросшими сорняками, которые по виду напоминали прямые жесткие волосы. Все они были светло-желтого цвета в свете электрического фонаря, который нависал над будкой, как заботливая мать над ребенком. За границей пятна, отбрасываемого на землю фонарем, шумели на ветру деревья.
Когда сигарета закончилась, я выкурил еще одну. А потом снял трубку, зарядил автомат монетами и набрал номер. Сначала я попал на бармена, Джорджа, и чуть не спросил его, как его ухо.
– Скажи ему, что звонит Рой, – сказал я.
Прошло несколько долгих минут, пока он подошел к телефону. Я слушал писк насекомых и следил за тем, как мошкара и москиты пытались взлететь повыше в желтушном воздухе. Прежде чем Стэн заговорил, я услышал щелчок и шум статического электричества – у него была такая штука, которую он использовал, чтобы никто не мог подслушать его телефонные разговоры.
– Наверное, меня кто-то пытается развести, – раздался голос на другом конце линии. Голос был глубокий и хриплый, как у большой жабы, напыщенный, с сильным новоорлеанским акцентом и тщательно выговаривающий все слова. – Это действительно ты?
– Действительно. – Ответив, я услышал, как он затянулся сигаретой – в трубке раздался шорох сгорающей бумаги. Я подумал о Кармен, улыбающейся через плечо Стэну, и почувствовал свою незащищенность в этом круге света, свое одиночество на этой пустой дороге, посреди звенящей темноты.
– Совсем не плохо, – произнес Стэн. – Я хочу сказать, что я впечатлен.
– У меня не было другого выхода.
– Не было. Это мне понятно. Мы все зачистили. Но все равно, чтоб ты сдох. Знаешь, я все думал, появишься ты снова или нет.
– Ну что же, я тебя удивил.
Я услышал потрескивание его сигареты и представил себе его лицо, круглое и нахмуренное, презрение в этих его расчетливых крохотных глазках и дым, клубами выходящий из его ноздрей.
– Ты собираешься вернуться? – поинтересовался он.
– Ни за что.
– Понятно. Я так и подумал.
– Но почему все-таки? Я не понимаю.
– Почему что?
– Почему ты так с нами обошелся, Стэн? То есть, я хочу понять, за что?
– Ты все не так понял, Техасец. Это были совсем не мы – армяне. У них были свои терки с этим парнем. Он вел с ними какие-то дела. Просто вы все оказались в одном месте в одно и то же время. Вам не повезло. Хотя против вас лично они ничего не имели – они пришли к нему.
– Да неужели?
– Абсолютно точно. Просто не повезло. Но ведь им тоже не повезло, правда?
– А ты не врешь?
– Слово чести.
Я посмотрел на свое отражение в грязном, расколотом стекле будки. Я не был похож сам на себя. За последнюю неделю я потерял около девяти фунтов, да и волосы еще не успели отрасти.
– Все правильно, – заметил я. – Правда, ты приказал нам оставить оружие дома, помнишь?
На это он ничего не ответил. Мне показалось, что он загасил сигарету.
– Стэн?
– Ну. Давай, говори, я слушаю.
– Понимаешь, Стэн, если ты хочешь разобраться со всеми, с кем трахалась эта шлюха, то тебе придется прикончить несколько сот человек.
– Думай о чем говоришь, Техасец.
– Так подставить нас… И из-за кого? Из-за нее? Извращение какое-то.
– Ах, вот ты о чем. Понимаешь, всё не совсем так. Ты. Анджело. Вы совсем не главные фигуры во всем этом раскладе, понимаешь? Вопрос стоял так: а почему бы это не сделать? Это все равно что раздавить паука. Одним камнем прикончить трех пташек. Вы двое отправляетесь на тот свет вместе с Зинкевичем. Понимаешь? Так почему же этого не сделать? И я, черт возьми, приказал это сделать. Потому что здесь все решаю я.
– У тебя в башке какое-то змеиное гнездо.
– Вот видишь, ты все правильно понял.
Я с трудом сглотнул и глубоко вздохнул. Мой взгляд остановился на шелестящих листьях, отмечающих границу темноты.
– Послушай, – сказал я. – У меня кое-что есть.
– Слушаю.
– Корабельные манифесты. Записи. Подробное описание всех банковских проводок. И везде там твое имя. Это действительно очень длинное и подробное письмо, описывающее и объясняющее все операции. И все написано рукой того парня. Думаю, что именно за этим приходили твои суперсолдаты.
Я услышал, как что-то разбилось на том конце провода.
– Твою мать, – произнес Стэн. – Прямо у меня на глазах…
– Именно у тебя на глазах. Ты ведь сам все это устроил, гнусный польский сукин сын. Они ведь именно за этими бумагами приходили, правильно? За этим письмом, которое написал Зинкевич?
Шорох электричества в трубке. Жучки кружились в конусе света, как снежинки в снегопад. Малейший ветерок – и тени вытягивались в сторону юга. Вдруг дорога осветилась светом фар. Раздался рев двигателя, и мое сердце ушло в пятки – мимо пронесся фургон. Его фары ослепили меня, в их свете моя тень вытянулась через всю парковку, и меня окутали пары бензина.
– А ты откуда звонишь?
– Неважно.
– Чего ты хочешь?
– Семьдесят пять штук. На банковский депозит.
– Ого.
– Это моя цифра.
– Мне кажется, она немного высоковата.
– Что ж, тогда копии документов появятся в «Пикаюнских новостях», в «Батон Руж», в каком-нибудь национальном издании, а оригиналы отправятся в ФБР. «Птитко». Это имя там на каждой странице. «Птитко».
– И все-таки…
– Бери ручку, а то я повешу трубку.
– Но послушай… Какие у меня гарантии?
– Я тебе гарантирую, что если со мной что-нибудь случится, то информация дойдет до адресатов в любом случае.
– Но я не хочу слышать об этом до конца своих дней. Я не хочу, чтобы ты позвонил еще раз и опять требовал деньги.
– Думаю, тебе придется поверить в то, что я держу свое слово лучше тебя. До тех пор пока я жив, с тобой все в порядке. Я читал про адвоката, который занимается этим делом, про Уиткомба. Он взбешен тем, что Зинкевич исчез.
Стэн опять ничего не ответил.
– Вот таким вот образом. Я выхожу из игры. Ты уже взял ручку?
– Подожди…
– Не получится, – и я зачитал ему номер счета в Первом национальном. И велел ему внести деньги до четырех часов следующего дня, а то мне придется сходить на почту. А потом повесил трубку.
Руки мои стали дрожать, а колени затряслись и предательски ослабли. Я сделал добрый глоток вискаря, потом вышел из будки, и меня вырвало. Муравьи и москиты набросились на желчь и окружили мою голову, как короной. Затухающий свет единственной фары вывел меня назад на дорогу. Я периодически прикладывался к бутылке и не стал включать радио. Нога моя все время соскальзывала с акселератора.
По берегу острова были разбросаны костры. Ближе к воде звук ветра стал громче. Мотель был темным, за исключением вывески и единственной лампы на столе в офисе. Гриль Лэнса опять стоял перед дверью его комнаты. Через щель между шторами я заглянул в комнату девочек. Она освещалась голубым светом экрана работающего телевизора. Рокки спала, свернувшись клубком среди сбитых простыней. Рядом с ней, в большой майке, спала Тиффани, широко и свободно разбросав руки и ноги в разные стороны. Я опять ощутил тот страх, который испытывал будучи мальчишкой; от него болел живот и деревенела спина, и хотелось убежать и спрятаться в хлопковых полях, как больной собаке.
На следующий день я сказал сестрам, что мы уезжаем. Это был еще один душный яркий день, просоленный и мокрый. Мы хотели в последний раз сводить Тиффани на пляж, и сестры спросили, не могут ли они пойти с нами. Двигались мы в их компании медленно – я тащил два алюминиевых садовых стула, а у Рокки в руках была сумка с полотенцами и другими пляжными принадлежностями. Сегодня Рокки была более оживленная и спросила меня, куда мы пойдем на наше Большое свидание. А я уже и забыть успел о своем обещании. Однако ее не покидала какая-то скрытая печаль, на лице у нее было то выражение проигрыша, которое я так часто видел на лицах других людей в своей жизни. Оно обычно появлялось, когда люди сдавались и отказывались от борьбы. Я хотел изменить это.
Сестры-монашки даже на пляж надели свои темные платья из синтетики. Они вместе с Тиффани с трудом передвигались по песку в своих толстых коричневых чулках, сквозь которые проступали их варикозные вены. Ветер трепал мою свободную гавайскую рубаху, пока я устанавливал их стулья. Они осторожно уселись на них, закрывшись от солнца широкополыми шляпами и противосолнечными стеклами, которые они надели на свои обычные очки. Казалось, что Рокки их стесняется, когда она разделась до своего бикини и сестры оглядели ее. Я какое-то время посидел рядом с ними, и мы вместе понаблюдали, как Рокки повела Тиффани в воду.
