чём-то уютном, с особой атмосферой, какую в кафе Петербурга встретишь чаще, чем где-либо ещё, с вкусными свежими и красивыми пирожными, с ажурной легчайшей пенкой капучино, что тает на губах и заставляет просить кофе ещё. Однажды, когда он путешествовал по Италии, заказал капучино после сытного итальянского обеда и услышал в ответ от официанта улыбчивое: «капучино криминале». Потом официант объяснил на смешном и корявом английском, что итальянцы никогда после еды капучино не балуются, оно противопоказано, только всё портит внутри, перемешиваясь с блюдами. Если мыслишь себя эстетом или просто приличным человеком, следует заканчивать трапезу только ристретто, где кофе всего-то пару глотков на дне чашки, но крепость вполне подходящая, чтобы организм взбодрился и не поддался разным тяжестям.
Хоть Петербург сейчас предлагал ему не больше четверти от той свободы, что он испытывал, бывая изредка в Европе, без этой четвертушки ему сейчас не сдюжить. В Москве и её днём с огнём не сыщешь. Там ни о ком, кроме себя, недумающие машины, огромные распахнутые улицы, которые никак не перейдёшь, полные людей подземные переходы, всегда не в том месте, где надо. В общем, он, кажется, прав, что приехал сюда. Как пить дать, Майя скоро начнёт ему писать. Мелькнула мысль: может, вызвать её сюда? Ещё чего! Пусть помучается. Она виновата не только в хамстве, но и в том, что втянула его во всю эту революционную дребедень. Как спокойно и хорошо было без этого. Он спросил себя, сошёлся бы он с ней, знай раньше про её закидоны?
Пройдя немного по Лиговке, где дома по ночам хватаются за крыши, как за головы, он повернул в первый переулок направо и вышел по нему к аккуратной площади, где посреди сквера стоял небольшой памятник Пушкину в надменной позе со скрещёнными на груди руками и откинутой чуть назад головой. Александр Сергеич был изображён в привычном для своих копий возрасте, в районе тридцати, но выглядел по-мальчишески стройным и возвышенным.
Почти у самого поворота на Кузнечный Артём обнаружил кофейню, показавшуюся ему подходящей, чтоб скоротать часок. Поначалу он чуть было не прошёл мимо – витрина больше походила на магазин, – но потом взгляд его проник внутрь и радостно зафиксировал, что там всё, пожалуй, так, как ему сейчас надо. Всего несколько столиков, четыре на первом этаже и три на втором. Атмосфера чуть кукольная, будто здесь постоянно проводятся детские праздники. Пахнет приятно и не казённо, по-домашнему; казалось, здесь готовят кофе и выпечку для горячо любимых людей, а не для случайных прохожих.
Он заказал у стойки латте, помедлил немного, попросил ещё пирожное с гордым названием «Анна Павлова» и поднялся наверх. «Интересно, почему “Анна Павлова”, а не “Галина Уланова” или “Матильда Кшесинская”? “Кшесинская” хорошо бы продавалась после скандала с фильмом Учителя».
В окне старинная улица являла маленький кусочек своей высокопородной красоты.
Внутри намечалось некоторое равновесие. Так бывало с ним: вроде бы ничего не менялось, поводы для волнений никуда не девались, а мысли вдруг начали плыть безотчётно красиво и успокаивающе плавно, как в иллюстрациях к детским сказкам плывут лебеди и корабли. К этому он подсознательно стремился, заходя сюда, – найти точку, откуда он начнёт разбираться, что с ним происходит, как он по-настоящему относится к случившемуся с ним в последние дни.
Он положил мобильник на столик на некотором расстоянии от себя. Скоро ли Майя проявится?
Снизу долетел звонкий голос девушки за стойкой: «Латте и “Анна Павлова” готовы!»
Шалимов неизменно смеялся, когда слышал, что кто-то собирается начать всё заново. Как правило, это заканчивалось лишь намерениями, но само желание так возбуждало некоторых, что им представлялось, будто в их жизнях что-то изменилось. Но сейчас он сам был готов убедить себя в необходимости сбросить весь груз последних дней, притвориться, что его не существовало, утопить его в сером мареве этого непостижимого города, в его нескончаемой воде, спрятать во множащихся, будто подрагивающих дворах, забросить далеко за город, в промзоны и на пустыри, – нет территории более подходящей для забывания чего-то тягостного, чем Петербург.
Когда он спускался за своим заказом, ноги ещё томились тяжестью, но обратно он почти взбежал. Что-то зрело неоправданно бодрое и решительное, такое, чему он пока не давал объяснений, но кто-то уже выводил невидимыми буквами на невидимом холсте: могу!
Слабость, дойдя до своего предела, легко превращается в силу, в сгустки желаний.
Мысли закипали в нём. В какой-то момент его раздумья развернулись с таким озорством, что он крепко сжал свой телефон и собирался с силой бросить его об пол, чтобы он разлетелся, превратившись в невосстановимую путаницу деталей.
Почему его так тяготило, что Майя и её друзья-революционеры обосновались у него в читальне? Чего он боялся? Всё это легко прекратить! Майя разлюбит его? На ней свет клином не сошёлся. Он ответственен за неё? Что за чушь? Эсэмэска о брате? Пусть пишут. Ему-то что? На каждого психа, что ли, реагировать?
В безразличии иногда больше свободы, чем кажется…
Тело больше не терпело бездействия, рвалось куда-то.
Надев куртку, Артём устремился на воздух. Краем уха услышал разговор двух работников о том, что вчера ночью мороз ударил лютый, а сегодня непривычно тепло для февраля. «Всё это неспроста, всё это для меня, – пробормотал он. – Оттепель».
Теперь ему не представлялся Невский диким, разнузданным, отталкивающим, суматошным, наоборот, его туда тянуло. Ему хотелось увидеть шпиль Адмиралтейства, выровнять себя по этой перспективе.
Невский шумел, суетился, около пешеходных переходов угрюмо собирались те, кто стремился на другую сторону, а когда светофоры переключались, машины недовольно замирали перед спешащими людьми. Красивые благородные фасады истомились от многолетних взглядов, и теперь Артём словно ловил их обращённый к нему шёпот: «Мы устали, но ты не уставай».
Он повесил сумку на плечо. Почему-то пришло в голову, что так он выглядит спортивнее и непринуждённее.
Наконец он дошёл до дома, где снял квартиру. Длинноволосый парень в дублёнке уже поджидал его, чтобы вручить ключи. Он коротко проинструктировал его, где что включается, какие ключи от чего и какой пароль от вай-фая, но подниматься не стал, сославшись на то, что спешит обратно в Апраксин Двор, где у него точка.
Высокая лестница выглядела совсем старой, перила много где обтесались, пахло безнадёжным несвежим холодом и табаком.
В самой квартире сумерки сгустились много раньше, чем на улице. Артём долго искал выключатель, чтобы включить в прихожей свет, потом снял куртку, повесил её на крючок и присел на табурет. Тягучая, совсем не городская тишина заползала в уши. Он как заворожённый смотрел на мокрые пятна
