зло.
– И я прикоснулся к ней. Мне сейчас плохо станет. Меня тошнит. Фу, голова разболелась. – Он ущипнул себя за переносицу и откинул голову назад.
– Давай просто уберемся отсюда, пока тебя не хватил удар.
Джихун огляделся:
– Но мы пришли за твоим посохом. Что нам теперь делать?
– Похоже, придется начинать все сначала, – вздохнул Чуну. – Но здесь нам больше нечего делать. И я хотел бы убраться подальше от этого треклятого места как можно скорее. Но сначала, – Чуну хлопнул рукой по спине Джихуна так сильно, что тот споткнулся, – мы поедим.
Чуну вздрогнул и проснулся. Его мозг затуманился, как будто сквозь него вились струйки дыма, которые пытались сформироваться в какие-то формы, но рассеивались прежде, чем он мог их разглядеть. Воспоминания проскальзывали по краям его сознания и исчезали, стоило ему к ним потянуться.
Потом все прояснилось. Насколько он помнил, он пытался защититься. Но было слишком поздно. Он уже умер. И как бы он ни пытался забыть, он раз за разом видел момент своей смерти.
Женщина, которую он любил. Женщина, которой он доверял. Она оказалась демоном, она убила его.
Он открыл глаза и увидел, что перед ним стоит совсем другая женщина. Не его убийца. Не его Синхе.
Она была шаманкой. И она объяснила, что его возлюбленная наняла ее, чтобы после смерти Чуну заманить его душу в ловушку. Он отверг Синхе потому, что она чудовище – так пусть он станет одним из них, решила она. Пусть он станет токкэби.
Однако она не смогла заставить себя сделать его отвратительным, поэтому подарила Чуну красивое лицо и фигуру. Только так он во всей полноте мог познать ее боль. Его лицо будет привлекать людей, но, как только они увидят его демоническую сущность, они отвергнут его, как он отверг ее.
Не в силах смириться с этим, Чуну побежал домой, отчаянно желая увидеться с семьей. Они не узнали его. У него было новое лицо; он ходил в новом теле. И он стоял за воротами, уставившись на траурные одежды домочадцев, не в силах сказать им, что он все еще жив. Он и сам не был уверен, жив ли он.
Удрученный, без гроша в кармане, одинокий, Чуну вернулся в пещеру, где его ждала шаманка. Она поведала ему, что он может отомстить кумихо, которая заточила его в этом теле. Взамен ему просто нужно отказаться от посоха токкэби.
Чуну ненавидел эту штуку и все, что она для него символизировала. Он не хотел иметь ничего общего с магией токкэби. Поэтому он с готовностью согласился. Магия сотворила это с ним, и он был готов пустить в ход все, чем его прокляли, лишь бы навсегда заключить Синхе в тюрьму.
25
Сомин ненавидела сидеть без дела. Особенно когда люди, которых она любила, где-то далеко рисковали своими жизнями. Она рвалась в бой, хотела сделать хоть что-нибудь, только бы не расхаживать по сверкающим полам квартиры Чуну. Поэтому она отправилась в его библиотеку в надежде найти хорошую книгу, чтобы отвлечься. Когда она пробежала пальцами по клавишам рояля, звук пробудил воспоминания о последнем визите, и она покраснела.
Сомин решительно повернулась спиной к роялю и отошла в противоположный конец комнаты. В расположении книг на полках не было ни логики, ни смысла. Но она могла уверенно сказать, что большинство из них читали, и не раз.
Она с улыбкой покачала головой, вспомнив, как Чуну говорил, что хранит эти книги просто для галочки. Ее мать всегда говорила, что зачитанная книга – это любимая книга. И когда Сомин вытащила несколько штук наугад, то обнаружила, что большинство из них были потрепанными и изношенными. А у некоторых она даже нашла записи на полях. Небольшие заметки, сделанные Чуну. Где-то он размышлял о персонажах. Где-то адресовал кому-то послания – но кому, Сомин могла только гадать.
«Пятачок прав, правила действительно нужны. Иначе как их нарушать? Но какое же дурацкое имя – Пятачок».
«Целое агентство, которое существует только для того, чтобы извиняться? Что за бесполезное начинание». Эта книга была почти нетронутой, за исключением встретившейся ей заметки, и Сомин поняла, что Чуну не понравился этот роман.
«Просто скажи ей, что она тебе нравится. Откажет она быстро, а потом можно напиться вина», – заметка, нацарапанная на полях «Гордости и предубеждения», заставила Сомин рассмеяться. Она ни за что в жизни не поверит, чтобы кто-то мог отвергнуть Чуну.
Она поставила экземпляр «Доводов рассудка» [31] обратно на полку и попыталась вытащить следующую книгу, но та не поддавалась. Стиснув зубы, Сомин дернула снова. С щелчком книга выдвинулась из полки, но не до конца; вместо этого шкаф откинулся на петле, как дверь.
Сомин чуть не рассмеялась. Конечно, у Чуну должна была быть потайная комната. Вероятно, там он хранит свои горы денег, на которых периодически восседает. Но, когда Сомин открыла потайную дверь, она была потрясена увиденным.
Вместо гладкого стального сейфа она обнаружила комнату, заполненную картинами и скульптурами. На столах, выстроившихся вдоль стен, стояла изящная керамика. Стопками лежали холсты. Середину комнаты усеивали пятна краски. Сомин была поражена – она-то видела, как Чуну ратовал за чистоту в своем доме. Но здесь царил хаос. Здесь царили цвета. Здесь царила красота. Сомин с удивлением разглядывала великолепные картины. Зачем Чуну держать их здесь? Почему бы гордо не выставить их напоказ? Это же явно его работы.
Как мог человек, любивший хвастаться всеми своими достижениями, скрывать такой очевидный талант?
Сомин подошла к керамической вазе. Гладкая и изящная, она была украшена птицами и цветами, выведенными синей глазурью. На другой был изображен хищный тигр. И еще на одной Сомин увидела лисицу. Вероятно, на этот рисунок Чуну вдохновила его новая соседка.
Сомин повернулась к законченным картинам, небольшой стопкой прислоненным к стене. Они выглядели так, словно их рисовали в стилях разных веков. Некоторые были написаны размашистой акварелью. Некоторые – жирным слоем акрила и масла. Одна из них выглядела не хуже, чем какая-нибудь из картин Пикассо. Это была единственная абстрактная работа во всей стопке. Возможно, Чуну в тот момент захотелось поэкспериментировать?
На другую кучу работ был наброшен брезент. Когда Сомин сдернула его, в воздух взлетело столько пыли, будто стопку не трогали годами.
Картины были выполнены в приглушенных золотых, красных и землистых тонах, как на древних корейских картинах, которые Сомин видела в музеях. Это всё были портреты. Три разные девушки разного возраста. Мужчина, которому могло быть сколько угодно лет – от шестнадцати до двадцати с небольшим (Сомин всегда с трудом определяла возраст людей на старых картинах). Женщина, достаточно взрослая, чтобы быть матерью Сомин. Было в ее глазах что-то такое, что Чуну смог уловить и изобразить. Какая-то
