Бурая морда вмиг повернулась, вонзив в него маленькие злобные глазки. Юноша чувствовал, как от напряжения и осознания опасности на лбу и спине выступил холодный пот, как он быстрыми каплями побежал вниз. Разум же приказывал ему не паниковать и действовать неспешно, но решительно, чтобы зверь ни в коем случае не почувствовал его слабости и уж тем более — запаха страха.
— Даждьбог, батюшка-защитник, и другие Великие, помогите, не дайте сгинуть! И ты, дух лесной, рассуди! Ведь за правое дело стою: зверю за девку помститься хочу, — шептал пересохшими губами парень, касаясь оберега на шее и не отводя глаз от грозного противника.
Медведь тоже не спешил двигаться в его сторону, явно стараясь понять, что за наглое двуногое существо не побоялось бросить ему вызов.
Пытаясь отвлечь медведя от Желани, Чеслав еще раз грозно вскрикнул и для пущей убедительности стукнул палицей по стволу дерева. Только после этого зверь пошевелился, но вместо того чтобы двинуться в сторону человека, фыркая, встал на задние лапы и, топчась на месте, зарычал, пытаясь, похоже, таким образом испугать дерзкого и отстоять свою добычу.
Видя, что медведь не отходит от распростертого тела, Чеслав, крича и размахивая палкой и ножом, сделал несколько шагов в сторону бурого хищника. Это моментально возымело действие. Прекратив топтаться на месте, зверь снова опустился на четыре лапы, шерсть на его загривке вздыбилась, и он, оскалившись, изготовился к атаке. Но это ничуть не испугало парня, наоборот: Чеслав почувствовал, как в нем начинает закипать ярость и просыпаться дух, перешедший в него когда-то от поверженного волка. В это он сейчас и сам свято верил, ощущая, как волосы на голове и теле встали дыбом, мышцы напряглись до предела и стали тверже камня, а в голове забилась одна мысль-желание: убить! И он, издав зычный волчий рык битвы, бросился навстречу дикому зверю.
Медведь от такого дерзкого поведения двуногого на какое-то мгновение озадаченно застыл, изготовившись к нападению, но в следующий момент, ужаленный злостью, уже рванулся в сторону вызвавшего его на бой. В несколько прыжков они достигли друг друга. Чеслав и заметить не успел, как мощная, оперенная невтягиваемыми когтями лапа сбила его с ног, и он оказался под медведем. Как опытный охотник, он знал, что у косолапого наиболее страшны даже не его огромные когти, а жаждущая крови пасть. Зверь постарается рвать его зубами, кусать за лицо, а то и лишить скальпа, сорвав кожу с головы и натянув ее на глаза, чтобы лишить дееспособности. Поэтому как только он уловил над собой оскаленную пасть, то тут же сунул туда захваченную именно для этого палку. Медвежья челюсть с огромной силой сомкнулась, стараясь сокрушить деревянное орудие, но, на счастье парня, его палица оказалась достаточно крепкой, чтобы зубы зверя не переломили ее с первого захода. А довольно острые сучки, ранив пасть, явно не пришлись бурому хищнику по вкусу. От внезапной боли он отстранился, пытаясь избавиться от воткнутой в пасть палки, и заревел. Чеслав незамедлительно воспользовался слабостью противника, чтобы еще глубже протолкнуть свое оружие, отчего медвежий рев перешел в хрип.
Лишенный возможности рвать зубами, еще более распаленный болью, зверь стал яростно орудовать когтистыми лапами, стараясь порвать и втоптать людского выкормыша в землю. Чеслав сопротивлялся изо всех сил, изворачиваясь и прикрывая руками голову. Охваченный злостью и диким желанием победить, он не слышал звуков рвущейся одежды, не чувствовал нанесенных когтями ран и сочащейся крови, не ощущал и не слышал, казалось, ничего, сам превратившись в сплошное оружие. Но при этом, что удивительно, он никак не утратил холодного расчета. Сопротивляясь зверю, он ждал, выбирал момент, чтобы нанести главный удар. В какой-то миг он даже ослабил пыл борьбы, продолжая сопротивление лишь затем, чтобы не быть убитым. И зверь, тут же почувствовав, что его противник слабеет, умерил ярость своих лап. Как раз этого только и ждал Чеслав. До того нанеся косолапому лишь несколько несмертельных ран ножом, теперь он мог воспользоваться им для решающего удара.
Удерживая одной рукой палку в пасти зверя, Чеслав быстро продвинул вторую, с ножом, к медвежьему брюху. Ощутив, что лезвие коснулось нижней, наименее защищенной его части, Чеслав, оперев рукоять клинка о свой живот, резко выгнулся и сколько было сил подался вперед, помогая себе ногами и всем телом. С дикой радостью, сравнимой разве что с любовным удовлетворением, он почувствовал, как разящее жало, с силой пробив шкуру, вошло в звериное нутро, и с волчьим рыком победителя рванул клинок вдоль брюха, всем своим телом ощущая, как железо рвет медвежью плоть и внутренности...
В его взбудораженном сознании яркими вспышками Перуновых молний отчего-то стали возникать видения того, как кто-то, азартно и яростно загоняя, настигает зверье лесное и ловко разит его. Сперва в парне шевельнулась мысль, что это воспоминания о его многократных охотничьих победах. Но тут же он понял, что это не так. Да, это были видения охотника, но не его. Потому как, настигнув жертву, он расправлялся с ней, разрывая с наслаждением зубами... И тогда юноша догадался, а скорее почувствовал, что это видения того, убитого волка, дух которого обрел он, Чеслав. И среди той достойной добычи было немало зверья: были там и крупные олени, и лесные великаны лоси и зубры... Был там даже человек, загрызенный стаей зимней ночью, но медведя не было.
Явь навалилась на него всей тяжестью поверженной туши медведя. Так вот почему ему так трудно дышать... И только с осознанием этого Чеслав ощутил резкий запах лежащего на нем зверя, смешанный с запахом крови. Вот только чьей — звериной или своей? А вслед за этими запахами пришло и ощущение боли.
С большим трудом Чеслав выбрался из-под туши убитого медведя и отполз в сторону. Встать сразу сил не хватило, так измотал его зверь. Он поднес руку к лицу, чтобы стереть пот, застилавший глаза, и только сейчас заметил, что она покрыта запекшейся кровью. Да и все тело было залито темной вязкой жидкостью, а сорочка и штаны изодраны в клочья так, что и не понять, одет он или голый. Но зато живой...
Бросив взгляд на косолапого, еще совсем недавно грозного противника, Чеслав отметил, что медведь был не матерый, молодой, лет трех-четырех, и, наверное, это обстоятельство, несмотря на всю мощь зверя, дало ему возможность выйти из этой схватки победителем. Странно только, что бурый увалень напал на человека. Ведь это не медведица, охраняющая своих чад, — та могла бы запросто... И не шатун, разбуженный среди зимы... С чего бы ему нападать, когда пропитания полон лес? И тут его ухо уловило шорох и слабый треск возле кустов, что раскинулись в полулете стрелы. Приподнявшись на локте, Чеслав разглядел мелькнувшую в зарослях бурую шерсть.
«Похоже, медведица скрылась, — предположил он. И тут же возникла внезапная догадка: — Сейчас же у косолапых гон любовный заканчивается... Видать, помешала запоздалой медвежьей свадьбе Желань, вот и поплатилась».
Желань!
Пронзившая сознание мысль о девушке заставила Чеслава вскочить, а усилившаяся при этом боль от ран — лишь зло зарычать. Стиснув зубы, хромая, он поспешил туда, где лежало неподвижное тело.
Ее волосы светлыми нитями разметались по земле. Лица он не увидел, так как лежала она, обратившись к земле, а вот на спине сквозь разорванную сорочку заметил глубокую рану от когтей — постарался косолапый. Спину ранил — значит, убегала дева от зверя лютого.
— Желань... Эй, девка! — позвал он, дотронувшись до ее плеча.
Но девушка оставалась немой и неподвижной, и Чеслав осторожно перевернул ее на спину. Слабый стон, вырвавшийся из побелевших губ, сообщил ему, что жизнь не покинула ее, только беспамятство в плен взяло.
Возблагодарив за это, а заодно и за свое спасение и победу Великих, Чеслав снял с себя остатки сорочки и приложил к ране на спине девушки, дабы кровью не истекла, а после, сжав до онемения зубы, чтобы не кричать от боли, поднял Желань с земли и понес туда, где, по его мнению, должно было находиться городище.
Видит он или ему кажется? Двигающиеся огоньки среди ночи... Может, светляки? Но почему такие большие? А может, это глаза Лешего светятся в лесной чащобе? Только отчего же их так много? Вурдалаки? Чур! Чур, защити нас!
Чеслав чувствовал, что каждый следующий шаг дается ему все с большим трудом, но упрямо переставлял налитые усталостью ноги, а занемевшими от напряжения руками удерживал свою теперь, казалось, потяжелевшую вдвое ношу. Желань все еще не опамятовала и только нечастые стоны выдавали в ней жизнь. Эти невольные отголоски боли, да еще сдержанные Чеслава, когда он делал неловкий шаг, нарушали обычную колыбельную песню ночного леса, пугая его обитателей. Пугая и в то же время привлекая их внимание.
