Все это конечно же не так подробно, более законспирировано и почему-то шепотом мне поведал Майки. Наверно, для того, что если нас будут судить, то раз мы разговаривали шепотом, то дадут меньший срок. Только я успел выдохнуть эти проблемы, как Майки заговорил о менее приятных вещах, но зато кратко: «Они плывут!» Все! Опять это слово «Они». Я перестал дышать и сел прямо на пол, на подкосившиеся ноги. Майки сказал, что завтра позвонит и уточнит, когда и на чем они приплывают, и положил трубку, забыв сказать, как мне дожить до завтра и что делать завтра, впрочем, и во все последующие за ним дни. К счастью, я знал, что делать в подобных ситуациях, и пополз с отнявшимися ногами к барному шкафчику.
Глава двенадцатая
Ребята из картеля высадились ночью. У них с собой было все, кроме бронетехники, но ее они надеялись захватить уже на месте. Танков они, к счастью, не обнаружили, потому что их было не так уж и много в этой стране, а те, что были, несли боевое дежурство на неспокойной северной границе. Жгучие латиноамериканские парни не стали распаковывать чемоданы со своими инструментами, а наняли с десяток автомобилей и двинули вдоль «железки» к зарвавшимся конкурентам, к рассаднику зла и порока, то есть к нам. Мы к такой встрече подготовились как смогли: купили за недорого железнодорожную платформу, еще более за недорого — два семидесятипятимиллиметровых орудия, закрепили их, обварили платформу железными щитами, и вот у нас появился свой маленький бронепоезд. Мы закамуфлировали его разлапистыми ветками нашей сельхозкультуры и загнали за ворота в поле, в засаду. Проходы между крайними жилищами поселка мы заставили мешками с песком, хорошо, что в этой стране перебоев с ним не было, поставили несколько пулеметов, всем, кто мог показать справку от врача, — раздали по винтовке, местным приказали доставать с антресолей и наточить свои копья. Так что теперь все, кто когда-нибудь в детстве листал учебник истории средних веков, мог с легкостью назвать наше поселение вагенбургом. Другие же умные люди, любители кинематографа, нашли бы много общего с сюжетом из «Семи самураев». Но так как ни один умный человек ни за что не станет читать эту книгу, то я могу легко претендовать на оригинальность.
Нападение без предупреждения началось в полдень. Я не буду здесь смаковать и тем более превозносить военные действия, тем более в таком мелком для этого неспокойного региона масштабе. Война — это всегда мерзко. Война — это всегда грязь, смерть и боль. Нас били, по нам стреляли — мы отвечали. Кто-то кричал и падал, а кто-то падал и уже ничего не кричал. В кино во время перестрелки стреляют много, и проходит она быстро. В жизни она очень растянута по времени, и стреляют постоянно, но по чуть-чуть и при этом ты практически не видишь противника.
Картелевцы растянулись на своих машинах в линию, прятались за ними, стреляли, иногда даже из гранатометов, и постепенно приближались. Мы отстреливались, у нас были еще гранаты, но много их достать не удалось, и расстояние для броска было еще велико. Кругом поднимались столбики пыли, и вскоре было мало что видно вообще. Я залез на крышу своей виллы, чтобы оглядеться и хоть примерно понять, что происходит на нашем Ватерлоо. Огляделся я быстро и понял практически сразу, что нам «пи…». «Пи…» — это еще одно слово, которое знают все взрослые и даже некоторая часть детей, но мы не можем брать на себя такую ответственность по распространению этого слова среди оставшейся пока в неведении детской аудитории. Будем считать, что «пи…» — это просто писк, который ставят в некоторых фильмах, чтобы заглушить некоторые слова, вырывавшиеся из уст актеров, когда они начинали думать вслух, в каком «пи…» фильме они снимаются. Так вот, там, на крыше я понял, что для всех нас, деревенских, если «пи…» еще не настал, то до него было уже рукой подать. Линия наступавших уже давно превратилась в полукруг, который в некоторых местах уже был довольно близок к деревне, и из этих мест сближения с нашей стороны уже никто не отстреливался. Хотя казалось, что стреляли отовсюду — такой кругом стоял грохот, но ориентироваться надо было по облачкам пыли, а с нашей стороны их было крайне мало. Я понял, что наступил решающий момент, и попытался дать знак Барнсу, что теперь его выход, точнее выезд. На крыше был установлен флаг — «Веселый Роджер», он, конечно, немного подвыгорел на солнце, но узнать в нем трепещущий символ пиратов еще можно было, не прибегая к углеродному анализу. Мы условились, что я помашу Барнсу с крыши этой черно-белой тряпкой, когда ему пора будет выезжать из засады. Стоя на крыше и видя, что дальше тянуть уже некуда, я попытался сначала отломить флаг, когда у меня это не получилось — оторвать, затем отгрызть, и так далее, можете подставлять любой из любимых глаголов, заканчивающийся на «-ять». «Что за “…ять!”» — сказал я сам себе через две минуты конвульсивных попыток разлучить эту тряпку с этой палкой — назвать их гордо «флаг» и «флагшток» у меня уже не поворачивался язык, сыпались только одни «пи…» и «…яти». Барнс же в это время, по его собственному потом рассказу, крайне внимательно изучал в бинокль мои телодвижения, пытаясь не пропустить за ними условленный сигнал. У него было несколько удивительнейше полезнейших черт, например: запасливость — вы знаете многих машинистов паровозов, имеющих в своих кабинах цейсовские бинокли? ответственность — он не заснул, он усиленно ждал отмашки; точность — он ждал именно условленного сигнала, а никакого другого — мои судорожные попытки оторвать флаг, а также конвульсивные прыжки на крыше никак не могли быть им истолкованы как призывы к началу атаки. И тут мы вплотную подошли к главной и достаточно печальной черте характера Барнса — полному отсутствию какой-либо сообразительности, а заодно и инициативы. Но, к счастью, ситуация разрешилась благодаря одному сообразительному человеку из таких, которые всегда оказываются рядом в противовес таким тугодумам, как Барнс. Этим человеком оказался кочегар Барнса, тот самый, которого он потерял на той исторической вечеринке по поводу открытия нашего железнодорожного сообщения. К сожалению, ни я, ни история не сохранили имени этого героического парня, который из любопытства залез на крышу паровоза и крикнул вниз машинисту, неотрывно наблюдавшему за моими пируэтами и менуэтами с восьмикратным увеличением:
— Эгей! Они уже близко! Эй, толстяк, самое время ударить, враг уже перешел железку! — Этот безымянный малый был колок на язык, особенно если объект уколов находился на некотором расстоянии. — Да и шеф, смотри, как нехорошо танцует — явно что-то случилось!
— Вижу без тебя! — недовольно ответил Барнс тоном человека, который всегда все знает, что и как, но признает это лишь после того, как его ткнут носом. Он нажал на рычаг и наш бронепоезд начал медленно выползать из чащи, вяло смял ворота, ведущие наружу, и, пыхтя и отдуваясь, почухал ударять во фланг наступавшим со всем ожесточением дикой черепашьей дивизии.
Правофланговые наступающие, в свою очередь, не все и не сразу заметили наше оружие победы на колесиках, но, в конце концов, почти все остановились — видимо, посмеяться. Уверен, что многие в тот момент фотографировались на фоне паровоза, чтобы посмеяться уже как следует дома с женами, в узком, так сказать, кругу семьи. Эта заминка была нам на руку и поэтому первые два выстрела с бронепоезда были достаточно точны. В кино, когда в машину попадает снаряд — она взрывается вся, включая воздух в колесах, в которых наверняка некоторые хранят бензин. У картелевцев одна машина была почти такая, она как следует ухнула, присела на зад и почти сразу загорелась. Вторая оказалась некондиционной, она лишь испуганно подпрыгнула на месте и не придумала ничего оригинальнее, чем задымить. Нападающие, судя по всему, тоже были крайне возмущены увиденным, потому что начали абсолютно бессовестно и бесполезно палить в сторону паровоза из всего, что у них было под рукой. Второй залп нашего линкора по имени «Вотвам» под командованием адмирала Барнса был менее эффективен, побросав лишь вверх немного земли, потому что состав набрал уже приличную скорость и заехал далеко за спины атакующих. Затем бронепоезд дал задний ход и третьим залпом подбил еще одну машину, после чего противник дрогнул и начал резко дифференцироваться. Часть машин начала разворачиваться, выполняя маневр и выбирая направление, наверняка до конца не понятное даже самим их водителям, главной движущей силой которых было: «Главное подальше отсюда!» Назовем их экспрессивными временными владельцами транспортных средств. Другая часть — назовем ее импрессивной, побросала свои машины и побежала в сторону деревни, не забывая при этом стрелять, видимо, для сохранения в себе остатков воинского духа. Остальные, будем звать их авангардистами, — не будем стесняться этого слова, впрочем, как и слова «неадекватные», в которое мы их очень скоро переименуем, побежали прямо на бронепоезд. Во что их превратил 75-й калибр, когда в него зарядили картечь, вы можете сами себе нафантазировать. Также небольшая часть бывших наступавших, а теперь уже непонятно кого — назовем их постмодернистами, — стояла, взявшись одной рукой за ступор, а второй за штопор, которым их прикрутило к земле, периодически стреляя в неизведанном направлении, пытаясь погасить в этом свою нервозность и создавшуюся неопределенность положения.
