прощание рукой и удалился шагом, который, как ему хотелось, должен был казаться твердым. К вечеру этого дня Тримбаль уже чувствовала «ласку» шпор и ветер свистел в ее ушах от бешеной скачки.
Генерал Сегюр
Сегюру тоже было не сладко. Из четырех полков Почетной гвардии какой-то «добрый друг» отдал ему третий — формирующийся в Туре, на западе Франции, на бывших территориях шуанов. Он с трудом, ценой нескольких демаршей, добился, чтобы ему выделили необходимые помещения для размещения трех тысяч человек и такого же количества лошадей. Местные власти даже предложили ему самому построить военный городок. Однако он вынужден был реквизировать заброшенный монастырь, знаменитую и древнюю обитель мармутьеров, расположенную недалеко от города. До сих пор в казармах были размещены только жители Тура, знатные горожане или сыновья знатных горожан. Эти люди с хорошими манерами и традиционным воспитанием принадлежали к местной аристократии, торговым кругам или сельской буржуазии. Они были похожи на свою провинцию, веселые и любезные, темпераментные и легкие в общении. Их шутки и остроты были направлены на развлечение, а не на оскорбление. Они без труда подчинились военной дисциплине, потому что считали необходимым приспособиться к новым для них условиям жизни. Но когда прибыли волонтеры из Вандеи, Сегюр узнал, что они были направлены на постой, по чьей-то глупости, из-за незнания или просто по недосмотру, в монастырь мармутьеров, в церкви которого была устроена конюшня. «Это похоже на провокацию, — подумал он, — достаточно вспомнить девяносто третий, чтобы представить атмосферу, которая там царит». Его также информировали о том, что по дороге, останавливаясь на постоялых дворах, «эти господа высказывали бунтарские мысли и даже пили за здоровье Людовика XVIII!» Он также знал, что среди прибывших были люди, носившие фамилии де Ла Рош-Сен-Андре, Марини, Сапино, д'Эльбе, Шаретт, почитаемые в Вандее, но также и де Леба, сын убежденного сторонника Робеспьера. «Здесь смешались в кучу аристократы и революционеры, чтобы превратиться в единое воинское подразделение. Хорошенький подарочек — этот полк. Надо поторопиться с его формированием!» — думал по дороге к монастырю Сегюр. Он, улыбаясь, вошел в казарму, первым поприветствовал тех, кто там находился, и произнес дружеским тоном несколько слов. Первая встреча не отличалась теплотой. Сегюр, несмотря на это, не терял надежды завоевать их доверие. «Мой приветливый вид, — писал он в своих мемуарах, — натолкнулся на ряды высоко поднятых голов, суровых лиц, смуглый цвет которых, мужественные черты, гордые и даже высокомерные взгляды, хотя и понравились мне, но заставили о многом задуматься. Мое присутствие, мои вопросы старшего офицера, от которого, возможно, будет зависеть их судьба, казалось, не произвели на вновь прибывших ни малейшего впечатления. На своем месте, как и я на своем, они, казалось, чувствовали себя достаточно удобно. Это были люди с достоинством, стоявшие перед таким же, как они, человеком. Мы оценивали друг друга. Я не показал виду, но мне было о чем подумать».
Как опытный офицер, он знал, что многое в их будущих отношениях зависит от первого дня. Потерпев неудачу с проявлением приветливости и сердечности, Сегюр применил другой метод и взял в руки перо и бумагу. «Я вызывал их по очереди, — вспоминал он, — и задавал им различные вопросы, которые записывал вместе со своими наблюдениями…» Возраст, здоровье, внешний облик, состояние, профессию как самого волонтера, так и его отца и матери, все, что касалось новобранца, включая его политическую позицию и моральное самочувствие, было взято на заметку. Состояния их составляли от десяти до двадцати пяти тысяч ливров, ренты были довольно значительны, и Сегюр подумал: «Как эти молодые люди, привыкшие к тому, что их всю жизнь обслуживали, смогут жить вшестером в одной комнате и спать по двое на одной казарменной кровати? Содержать в порядке снаряжение и конскую сбрую? Чистить своих лошадей и убирать навоз? Они с радостью бы заплатили за то, чтобы их освободили от самых грязных и тяжелых работ, как это практиковалось в королевской кавалерии».
— А вы, господин, как вас зовут? — спросил он очередного вошедшего.
— Виконт Луи де Борепер.
— Сколько вам лет?..
Результат также оказался разочаровывающим. Каждый новобранец отвечал сухо, в диалог не вступал, холодно глядя в глаза генералу.
Тогда, раздосадованный и даже обеспокоенный, он отбросил перо, решительно вышел из комнаты и, как бросаются в холодную воду, пересек монастырский двор и вошел в оскверненную церковь, превращенную в конюшню. Неожиданный сюрприз: вместо горячо спорящих молодых людей он увидел два десятка прилежных конюхов. Самый высокий из них, насвистывая во все горло, начищал до блеска свою прекрасную кобылу. Это был шевалье дю Ландро. Другие не отставали от него, скребя спины и бока своих лошадей с ловкостью, заставлявшей думать, что они только этим и занимались всю свою жизнь. А заметив Сегюра, они усилили свои старания. Генерал почувствовал удивление и удовлетворение. У него даже стало легче на душе.
— Господа, — сказал он, — примите мои поздравления. И поверьте, они заслужены, я оценил ваше старание.
Ландро вышел вперед.
— Господин, — сказал он, вскинув подбородок, — не заблуждайтесь. Вандеец любит свою лошадь. Она для него — товарищ в радостях и невзгодах.
«Молодой человек двадцати пяти лет, пяти футов и семи дюймов роста, — писал он в своих мемуарах, — выделялся среди остальных своей статью, его взгляд показался мне самым гордым, самым дерзким».
— Он прав, — заговорили остальные. — Мы действуем так не потому, что этого требует дисциплина, а из-за любви к нашим лошадям и подчиняясь Ландро.
— Мы его выбрали командиром вандейской роты, — добавил Десланд.
Сегюр не растерялся, но перестал улыбаться и сказал с серьезным видом:
— В таком случае, господин дю Ландро, окажите мне честь отужинать со мной сегодня вечером. Не бойтесь. Вы и ваши лошади еще не включены окончательно в списки, а я еще не ваш генерал, для вас я просто Сегюр.
— Но господин, к вашему сведению, я никогда ничего не боюсь. Ничего и никого!
Генерал Сегюр квартировал в центре Тура, в доме, где у него была всего одна большая комната, куда его ординарец приносил ему еду. На стене висела его позолоченная, драгунская сабля. Комод был завален книгами, картами, бумагами. На кровати валялась скомканная лошадиная попона. Эта простота понравилась Ландро, который ожидал увидеть в жилище генерала лепные украшения, зеркальные трюмо, ворсистые ковры, короче, все то, чего он не терпел. Сегюр был без формы, в домашнем платье. Он извинился за свой вид, что еще больше понравилось Ландро. Сам он, то ли из-за того, что еще не был официально зачислен в полк, то
