– Ну, как говорится, с прибытием, граждане,– совершенно чисто по-русски и чуть-чуть насмешливо сказал он.– Откуда пожаловали?
– Из концлагеря Догне-фиорд, – мрачно отрубил Шмелев, и рыжая собачонка, обнюхивающая его ноги, при звуках густого голоса отпрянула и заворчала.
Человек в пятнастой куртке сдержанно усмехнулся.
– Видите, даже зверек сомневается, – все так же ровно сказал он и, помолчав, спросил:– Догне-фиордом командует майор Шлеппе?
– Никак нет. Капитан Хазенфлоу.
Допрашивающий помолчал еще с полминуты. Его черные глаза, обведенные тенью многодневной усталости, соскользнули с лица Шмелева и остановились на плотно сомкнутых бледных губах Ивана.
– Так. Сами из каких мест?
– Ленинградский.
На лице человека ничего не отразилось, только в его усталых глазах Иван заметил какую-то быструю искорку – то ли подавленной недоверчивой усмешки, то ли оживления. Но искорка мелькнула и погасла. Голос партизанского командира – теперь это стало уже несомненным для Ивана – был по-прежнему невозмутим.
– И как давно из Ленинграда?
– Девятого июля прошлого года.
– Где служили?
– На Краснознаменном Балтийском флоте.
– Старшина, офицер?
Шмелев пристально посмотрел на спокойное лицо человека за столом и коротко усмехнулся– нет, немцам и их здешним пособникам не было нужды забираться в такую высокогорную глушь и рядиться в такие куртки, неотличимые от стволов сосен, травы и прошлогодней хвои.
– Офицер.
– Ну, что же… В Морском музее бывали? – неожиданно строго спросил партизан в пятнастой куртке. Теперь его лицо было непроницаемо-серьезно: он нащупывал тот мостик, на котором провокатор, заброшенный в партизанский тыл, мог наверняка оступиться.
Шмелев ответил со спокойным достоинством:
– Неоднократно в течение двадцати лет.
– Ну, отвечайте быстро: что именно из экспонатов музея сделано руками Петра Великого?
– Блоки из слоновой кости, – без запинки ответил Шмелев и широко, просветленно улыбнулся, представив себе эти крохотные, модельные, пожелтевшие от давности блоки.
– Так. Что есть там из экспонатов прошлой войны с немцами?
– Погнутый перископ подводной лодки,– так же четко отрубил Шмелев.
– Так. Модель какого судна времен гражданской войны вы там видели?
– Бронированный буксир Волжской военной флотилии «Ваня-коммунист».
Вопросы следовали один за другим, короткие, точные, неожиданные, и так же коротко и точно отвечал капитан-лейтенант Шмелев. Лицо человека за дощатым столом партизанской избушки прояснялось и светлело все больше – нет, моряк, так знавший экспонаты своего флотского музея, не мог быть немецким пособником. Только любящее сердце могло все это запомнить.
– Личное оружие каких интервентов, погибших в тысяча девятьсот девятнадцатом году…-уже улыбаясь, начинал партизанский командир.
– Офицеров с английской подводной лодки Эль-пятьдесят пять,– не дожидаясь конца вопроса, резал Шмелев.
На лице Ивана застыла восторженная улыбка – люди досконально знали то, о чем взялись говорить.
– Хорошо. Я верю вам, что вы моряк и ленинградец, – подумав, все так же ровно сказал партизан и протянул Шмелеву свою сухую смуглую руку. – Майор Чулошников, искусствовед Красноярского краевого музея, сейчас начальник штаба партизанского соединения норвежских патриотов. Садитесь. Трудно уходили из плена?
– Разоружили конвой. Убили трех человек.
– И служебную собаку, – быстро подсказал Иван.
– Собаку – это прекрасно: они нам в горах очень мешают. – Чулошников опять стал серьезен. – Потери были?
– Старшина второй статьи Силов. Истек кровью.
– Ну, и что же вы намерены делать дальше, товарищ… – майор на секунду запнулся.
– Капитан-лейтенант Шмелев, – быстра подсказал Павел Николаевич.
– Останетесь у нас, капитан-лейтенант?
– Нет. Нам необходимо пробираться дальше, – Шмелев мельком посмотрел на Ивана, словно спрашивая у него согласия. Иван обрадовано кивнул.
Огромный норвежец в меховой безрукавке, прислушиваясь к непонятному разговору русских, стоял у покосившихся дверей. Но главное он уже понял, и лице его смущенно потеплело.
Спокойно всхрапывали четверо на нарах.
– Война – всюду война. Нам очень нужны люди, – негромко и чуть-чуть просительно сказал русский майор. – Может быть, повоюем вместе?
Шмелев медленно, упрямо покачал головой.
– Корнев, сними бушлат! – решительно сказал он.
Достав из каблука свою вечную безопаску и все еще ничего не объясняя, он подпорол подкладку быстро поданного Иваном бушлата и показал майору обмохрившийся край знаменного полотнища.
– Видите? Это знамя погибшего полка морской пехоты. Мы обязаны доставить его в Кронштадт. А вы должны нам помочь, майор.
Чулошников, не сказав ни слова, погладил рукой залубеневшие многострадальные складки. Лицо его было задумчиво и строго.
Великан-норвежец через плечо русского майора смотрел на полоску потертого, алого когда-то шелка, обведенную траурной черной каймой флотского сукна. Большое обветренное лицо норвежца вдруг задергалось, и он виновато взял Ивана своей огромной ручищей за локоть. Сказал сдавленно:
– Прощай нас, камрад!
Иван молча кивнул. Слезы застилали ему глаза.
Суровые и мудрые глаза Андрея Федоровича Третьякова смотрели на него из сумерек партизанской избушки. Все-таки они честно дорисовали ту картину, когда-то представившуюся комиссару, в трюме портового транспорта, отвозившего их в плен.
– Хорошо, капитан-лейтенант,– после долгого молчания твердо сказал майор Чулошников и решительно стукнул кулаком о кулак.– Я помогу вам попасть на родину. В Тремсе у нас есть свои люди. Знамя должно быть на месте. Огарсен!
Он сказал что-то по-норвежски великану и, когда тот вышел, пояснил:
– Сейчас придут наши связные. К счастью, они еще задержались здесь. Вам начинает везти.
За дверью раздались торопливые шаги, и вслед за огромным Огарсеном в избушку вошли двое. Один такой же большой, плечистый и белокурый, в синей суконной фуражке с якорьком моряка или яхтсмена, лихо брошенной на копну соломенно-желтых волос. Он вежливо поклонился майору и, сняв свою морскую фуражку, сел на сосновую чурку, поставленную возле дверей. Его большие татуированные, все в синих якорях и парусниках, рабочие руки спокойно скрестились на коленке. Сразу было видно, что этот рослый скандинав умеет ждать. Второй был невысокого роста, в лыжном костюме, с брезентовым рюкзаком за плечами и обшарпанным альпенштоком в руках. Он был гораздо моложе своего спутника и напоминал переодетого барчонка – так нежна и румяна была кожа на его щеках.
Но, присмотревшись внимательно, Иван чуть не присвистнул от удивления: из-под синего берета на виске второго связного выбилась светлая тугая кудряшка и сам берет казался плотно набитым целым вальком густых волос.
Это, несомненно, была девушка. Она пристально смотрела на двух оборванных русских моряков, и в глазах ее светилось печальное
сочувствие.
– Будьте знакомы, товарищи,– негромко сказал Чулошников.– Это морской механик Фридрих Бергстрем, а это фрекен Элизабет, норвежские патриоты. Камрад Фридрих говорит по-немецки и немного по-русски.
– Весьма отшень плохо,– смущенно усмехнулся рослый механик, и его большие руки, не находя себе места, заходили по коленке.
– Ничего, мы найдем общий язык,– по-немецки сказал Шмелев, и глаза Фридриха Берг-стрема удивленно дрогнули.
Он только произнес почтительно и удивленно: «О!» – и, поднявшись, прижал руку к сердцу.
Девушка невозмутимо и печально продолжала рассматривать русских. В поношенном мужском лыжном костюмчике, в синем, сдвинутом набок берете, из-под которого теперь высыпалось еще несколько светлых тугих кудряшек, она стояла перед беглецами, опираясь грудью на свой поцарапанный камнями альпеншток, и в глазах ее блестели слезы.
Усталая и, видимо, взволнованная чужим несчастьем, она так мало была похожа на партизанку, что Иван сердито подумал: «И в такую полундру с собой еще женщин таскать. Ну, и времечко…»
– Итак, задание, камрад Бергстрем,– уже суховато-служебно сказал Чулошников. – Товарищей русских моряков необходимо как можно быстрее перебросить под Ленинград. У них… очень важный государственный документ. Вы меня поняли? Когда уходит ваша «Ариадна»?
– Да, я имею понятий, что вы сказал. Шесть-семь день, считая завтра,– с трудом подбирая слова, пробасил морской механик и, в затруднении прищелкнув пальцами, глянул на Шмелева, как бы прося у него помощи. Шмелев, молча соглашаясь быть его переводчиком, деловито кивнул, и Бергстрем заговорил по-немецки.
Оказалось, что его «Ариадна» (1500 регистровых брутто-тонн, порт приписки Берген) через неделю выходит в море и пойдет обычным рейсом в один из финских портов. На ней хорошие люди, и им можно довериться.
