Сначала она открыла железную дверь, а потом внутреннюю, деревянную.
– Прошу вас!
Из квартиры на них дохнуло теплом, вытеснившим спертый воздух затхлого каземата.
Лена щелкнула выключателем.
В прихожей уютно. Теплые бежевые тона, зелень, мягкий матовый свет, полукруглые бра. Столь часто встречающийся предмет интерьера как «одежда на вешалке» отсутствует. Прямо по курсу – зал, налево – кухня, направо – санузел. Все очень близко, компактно, в духе рационального, не от хорошей жизни взявшегося социалистического минимализма, памятники которого стоят твердо в эру бурного капитализма и страшного соцнеравенства.
Зал, кстати, не такой уж маленький, метров двадцать. Нестандартная, оказывается, квартирка, с сюрпризами,
Он смотрел, как Лена одну за другой расстегивает пуговицы пальто, видел в зеркале ее лицо – румяное и ставшее от этого еще более привлекательным, чувствовал запах ее духов – ее запах – и вдруг
пришла мысль,
что если он ее обнимет и поцелует, она не будет его отталкивать.
И не остановит его, когда он начнет ее раздевать. И…
Стоп! Расфантазировавшись, ты выдал желаемое за действительное.
В реальности ты всего лишь по-джентльменски помог ей снять пальто.
– Где у тебя шкаф?
– Здесь.
Еще один щелчок выключателя, и за дверью слева открылась приличных размеров ниша, метра полтора на два. Здесь гардероб и мини-склад: верхняя одежда и обувь, а еще чемодан, трехколесный велик и пылесос.
– Зд о рово! – сказал он под впечатлением от увиденного.
– Милости просим!
Он повесил пальто на плечики и снял свою куртку.
Ему не верилось, что он здесь, у Лены. В голове хмель, реальность слегка ватная, как приглушенная, и это спасает. Словно все это не с ним. Лена сейчас совсем другая: близкая, домашняя – а ведь еще совсем недавно они были друг к другу на вы, с церемониями. Удивительно, как все изменилось с тех пор, буквально за месяц.
Они сегодня поцеловались (или он поцеловал ее?), но это было как во сне. Во тьме. Не здесь. Не по-настоящему. А сейчас она перед ним, женщина из плоти и крови, яркая и живая, чуть пьяная, и если он ее поцелует – снова приходит дерзкая мысль – что она сделает?
– У тебя прямо хоромы, – отметил он, когда они вошли в зал. – Здесь все квартиры такие?
– Нет, в основном малосемейки. Они еще меньше хрущевок. Таких, как моя, всего две на этаж. Ты, кстати, еще не видел кухню. Пойдем.
Щелк! – и он увидел ее, длинную-предлинную. Конца и краю ей нет. Метра три в ширину, а в длину все четыре, если не больше. Простенький гарнитур, мягкий кухонный уголок и электроплита не занимают здесь много места, пространства достаточно.
– Здесь вполне можно жить, – сказал он, – Есть стратегическое преимущество в виде холодильника.
Она вдруг погрустнела, темная тучка закрыла солнце.
– Кое-кто здесь и жил, пока не сплыл, – сказала она коротко.
Спустя мгновение тучка исчезла и вновь засияло солнце:
– Теперь у нас с тобой по программе кофе с коньяком.
– А можно отдельно?
– Да.
Она включила чайник.
– Пойдем пока в зал. Он у меня старенький, долго вскипает.
Они вернулись в зал, и здесь он смог как следует рассмотреть обстановку. Бежевый угловой диван, рядом кресло из того же комплекта, круглый столик на колесиках, телевизор, стол-книжка, стул, синтезатор, бра, два шкафа с матовыми стеклянными дверцами, полки с книгами, – все гармонично, со вкусом. Приятная мягкость ковра под ногами. Много зелени.
Как же будет трудно выйти отсюда на улицу, где его встретят ветер, холод и ранний октябрьский снег. Он не хочет об этом думать. Стоп, время! Стрелки часов, не спешите!
Они сидели на диване, над которым плющ раскинул свои длинные зеленые плети. Он воплощение воли к жизни. Он хочет стать как можно длинней, он тянется во все стороны, цепко хватаясь за нити и палочки, и человек делает так же. Он точно так же жаждет быть. С одной лишь разницей: у него есть мозг и он думает о цели своей жизни, тогда как его единственная цель – быть. Он и есть эта цель, тогда как все прочее – продукт его разума, не принявшего очевидное и отталкивающего свою природную сущность. Как же так? Разве нет высшей цели? Бога тоже нет? Это пугает. Это ужасно. Хочется забиться поглубже в свою кроличью норку и не думать об этом. В конце концов ты или смиришься с истиной и успокоишься, и даже воспрянешь духом, или будешь очень несчастен, или вернешься в то время, когда ты думал, что есть надфизиологический смысл жизни и твои страдания не бесцельны. Ты вернешься к своему Богу. И, конечно, он примет тебя, своего блудного сына, и простит, так как это твой личный Бог, которого ты то и дело подлаживаешь под себя. Он не откажет тебе, пока ты в него веришь.
– У тебя здесь целая оранжерея, – сказал он.
– Я обожаю цветы. Они живые и все чувствуют. А букеты я не люблю, в них цветы мертвые. – Она сделала паузу. – Хочешь посмотреть фотографии? Покажу тебе Игоря, он у меня чудо в перьях.
– Да.
Она достала из шкафа фотоальбом и села рядом с ним, колено к колену:
– Ты листай, а я буду комментировать.
Его мысли смешиваются с теплом ее тела, и так трудно собрать их последовательно и просто смотреть фотографии. Тот поцелуй – он ведь был. Он целовал эти губы. Что же это такое? Где он? Зачем? Что еще будет?
Со страниц фотоальбома ему улыбаются Лена и ее сын. Игорю четыре года, и он очень похож на мать: глаза, губы, улыбка – она. Только он белокурый. В отца? Его фотографий в альбоме нет, как нет его в их жизни.
Вскипел чайник.
Сделав два черных кофе, Лена принесла армянский коньяк (четверть бутылки) и хрустальную вазочку с конфетами.
– Прошу вас, сударь! Смешивайте коктейли!
Он выполнил просьбу дамы. В итоге кофе стал крепче и ароматней, с терпкими карамельными нотками.
– За что будем пить? – спросила Лена.
– За удачу?
– И за нас.
– Отлично!
Они осторожно соприкоснулись кофейными чашками, словно это были бокалы, и улыбнулись.
Дзинь!
Он сделал глоток, еще один, а между тем чувствовал, как все настойчивей и болезненней становится мысль о том, что скоро ему идти. Еще минут десять-пятнадцать, и все. Останутся только воспоминания об этом сказочном вечере, когда они были вместе, так близко.
Десять минут одиннадцатого. Пора. Ничего между ними не будет. Ничего не может быть. В конце концов разве готов он разрушить свой мир, целый мир, а взамен получить неизвестность и еще груз чувства вины на плечи? Оно и сейчас с ним, так как он здесь, а не дома. Когда он вернется к Оле, то обманет ее (она поверит, можно не сомневаться) и почувствует сиюминутное облегчение, которое уже через мгновение выродится в монстра.
– Лена, я, пожалуй, пойду.
С усилием вытолкнув это после длительной психологической подготовки, он обрезал живую нить общения.
– Жаль.
Вот именно – жаль. Он встал, и Лена встала следом. Они вышли из зала. Потом она смотрела, как он одевается: шарф, кожаная куртка на синтепоне, ботинки. После неловкой секундной заминки они попрощаются, он выйдет, и кто знает, будет ли им еще так хорошо, как было сегодня?
– Беги! – Она поправила ему шарф; легкие музыкальные пальцы коснулись его шеи. – Вот и закончился праздник.
– Все когда-нибудь заканчивается.
– К этому невозможно привыкнуть. – Она улыбнулась грустно.
Вот и все.
Он протянул руку вверх ладонью:
– Пока.
– Спасибо. Все было отлично. – Она вложила свою маленькую хрупкую ладонь в его большую. – До понедельника?
– Да, – он пожал ее руку. – До понедельника.
Тем временем он искал ее взгляд, а она смотрела мимо, на что-то невидимое рядом с ним. Смотрела грустно. О чем она думала? Что она чувствовала?
А он? Что чувствует он?
Он открывает дверь.
– Сережа.
Он оборачивается.
– Может быть, на такси? Уже поздно, а район у нас не самый спокойный.
– Доеду, все будет в порядке.
– Будь осторожней.
– Доставлю себя в пункт назначения в целости и сохранности.
– С тебя еще продолжение книги, ты помнишь?
– Да.
Он улыбнулся и вышел. Здесь по-прежнему гудят люминесцентные лампы и нет ни души. Лена осталась там, в уюте теплого рая, а его ждет октябрьский снег.
Громкое гудение ламп преследует его до самого выхода. Толстые двери камер слева и справа. В голове – множество объяснений для Оли, из которых надо выбрать самое правдоподобное, чтобы она поверила.
Его мир раздвоился. Как жить в нем дальше?
Часть третья
Глава 1
На войне как на войне. На тебя нападают – ты защищаешься. Если нападают чиновники, защита нужна особенная, противотанковая. Ибо не ведает жалости государственная бронемашина, с гнилостным нутрищем и смрадными выхлопами, страшен каток так называемого правосудия, и, не дай Бог, проедутся они по тебе и изувечат. Чтобы выиграть битву, нужны мужество, выдержка, знание вражеских методов и правильные знакомые.
